Вероятно, многие из нас попадали в ситуацию, когда увиденный ночью сон никак не выходил из головы, вызывая неотвратимое желание кому-нибудь о нем рассказать. Столь неотступно преследующее нас побуждение пересказать сон и обсудить его содержание свидетельствует об огромном значении, которое скрытые операции имеют для поддержания социального характера человеческого бытия. В понимании процесса интенсивной психотерапии весьма важно осознать, что если пациент без всякого внешнего поощрения вспоминает нечто, приснившееся ему на данном этапе жизни, и ощущает необходимость рассказать об этом, то можно с уверенностью утверждать, что в отношениях между ним и психиатром был сделан очень значительный и весомый шаг. Было бы бессмысленно в ходе интенсивной психотерапии задаваться вопросом, что же на самом деле приснилось пациенту; но у психиатра может возникать множество вполне обоснованных вопросов, касающихся полноты рассказа и его коммуникативной ценности. Мне доводилось слышать пересказы снов, которые своей очевидной обрывочностью скорее походили на неправдоподобные истории о том, что, якобы, было на самом деле. Отдельные элементы многих повествований оказываются столь же туманными и невыразительными, как и большая часть состояний, которые возникают у людей, использующих в рассказах о своей жизни замещающие процессы. Если на этом этапе у психиатра, слушающего содержание сна пациента, появляется отчетливое чувство неправдоподобия или невразумительности, я не вижу причин, препятствующих ему предпринять определенные усилия, дабы составить полную картину и прояснить для себя непонятные моменты, как если бы речь шла о той части жизни пациента, которую он проводит в состоянии бодрствования. Я вовсе не имею в виду, что один человек вдруг обретет способность проникать в сны другого; уповать на это значило бы пребывать в плену приятного заблуждения. Но когда психиатр понимает, что рассказ о сновидении пациента носит весьма туманный характер, - порой он настолько неясен, что невозможно понять, было ли главное действующее лицо мужчиной или женщиной, волком или медведем, - как мне кажется, ничто не мешает ему расспросить пациента поподробнее; к тому же было бы весьма полезно установить, действительно ли пациент не может различить эти столь непохожие фигуры. Прояснить этот момент и в самом деле очень важно, поскольку невозможность распознавания является надежной и значимой характеристикой жизни человека. Молчаливое принятие психиатром невразумительности пересказа человеком своего сновидения во многом тождественно безропотному одобрению каждого страдающего психозом навязчивых состояний - это значит, что психиатр так никогда до конца и не поймет сути того, о чем идет речь, а просто останется на уровне сравнительно продуктивных полусоциальных взаимоотношений.
При интенсивном исследовании личности психиатр работает именно с любопытными фрагментами, оставшимися от ночной жизни пациента, неизменно оторванной от его дневного существования. В большинстве снов, содержанием которых пациенту в определенной степени хочется поделиться, часто можно встретить многочисленные признаки защитных операций, вступивших в силу при пробуждении. Хотя фрагменты пересказываемых пациентом снов могли бы оказаться полезным материалом, сохранись в них все существенные детали и подробности, они, как правило, незаметно и неосознанно сплетаются в широкое полотно драматического действия, в котором все, представляющее реальную ценность сновидения, практически безнадежно перемешивается, образуя то, что Фрейд называл вторичной обработкой. Но в действительности эта обработка свидетельствует о вмешательстве системы самости, предопределяющем возможность продуктивного использования этих рассказов. Другие пересказы сновидений, которые доводится выслушивать психиатру, нередко сводятся к простому изложению драматического действия: они очень ярки, красочны, лаконично передают произошедшие события. В некоторых из этих простых пересказов, приходящихся на самые критические моменты жизни человека, присутствует некое сильное чувство, хотя это чувство может быть столь же расплывчатым, как ощущения навязчивости и важности самого сна. Например, человек может прийти к своему другу или терапевту, ведомый желанием поделиться приснившимся ему сном; но по ходу повествования его снова закручивает водоворот пережитого во сне чувства, которое может быть страхом или какой-либо другой сверхъестественной эмоцией, например ужасом. Я взял в качестве примера именно это переживание отнюдь не потому, что оно встречается чаще других, а в связи с тем, что его исключительная важность исключает возможность непонимания психиатром того факта, что в его офисе внезапно сложилась критическая ситуация.