– Жженый? Зачем?
– Хвалил тебя. Сказал, впервые встретил такого профессионала. Обо всем, говорит, ты его расспросил, все выведал, грамотно и по делу.
– Ты его знаешь?
– Впервые слышал.
– А больше он тебе ничего не сказал?
– Сказал.
Пауза. Загадочная интонация редактора мне совсем не понравилась. Я жестом показал официанту, что коньяк нужно повторить.
– Сказал, что это дело надо распиарить. И чтобы этим обязательно занялся ты.
– Нечего там пиарить. Банальная мокруха.
– Хватит! Тебе лишь бы ничего не делать. Ты, между прочим, пока еще в штате. Будешь пиарить.
Предвкушая грядущий успех, редактор резко подобрел:
– Давненько у нас ничего резонансного не было. Завтра жду текст. Большой текст, на разворот. Можно с пафосом. Пожалуй, даже лучше с пафосом.
– Какой текст? С каким пафосом? О чем?
– Не мне тебя учить, – смиренно заявил редактор и отключился.
Ладно. Пиарить так пиарить. Я допил коньяк и вышел на улицу.
Поймал машину. Что-то у меня с нервами. Померещилось, что за рулем тот самый, с чердака. И правда похож как две капли.
– Куда едем?
И голос – один в один.
– В Купчино.
– Пятьсот.
– Триста.
– Четыреста – и с ветерком.
Я сел.
– А где это, Купчино?
– Поехали, – говорю, – покажу. Только выруби свои национальные мелодии. Голова болит.
Я не националист, ни в коем случае, но как-то их в последние дни много стало. На меня одного.
Настя сидела на кухне и пила вино.
– Будешь?
– Буду.
– А, по-моему, тебе хватит.
– А, по-моему, тебе стоит меня послушать.
Я все рассказал. На редкость сбивчиво и бестолково. Насте иначе не расскажешь. Когда я пытался острить, она изображала испуг. Когда говорил про Жженого, давилась со смеху.
– Ты курила?
– Курила.
– Молодец. Самое время.
Она засмеялась.
– Настя, когда отлетела эта чертова пуговица?
– Я не помню.
Сказала и снова засмеялась.
Я взорвался:
– Ты не можешь не помнить! – Я схватил ее за плечи. Грубо. В первый раз я схватил ее грубо. – Ты женщина. Вы помните, кто во что вырядился на Восьмое марта семь лет назад. Ты помнишь каждый день, когда я был в нечищеных ботинках.
Я вдруг начал рубить слова:
– Ты. Не можешь. Не помнить. Когда. Отлетела. Пуговица.
– Отстань от меня.
Настя вырвалась, отбежала и с ногами запрыгнула в кресло. Жалобным детским голоском пропищала:
– Я не помню.
– А кольцо?
– Какое кольцо?
– Жженый сказал, что с этого пидора сняли кольцо.
– Ты совсем спятил?
В кои-то веки она выглядела нормальным человеком. Выражение лица и голос совпали и соответствовали моменту. Она смотрела на меня с опаской. То ли испугалась моих подозрений, то ли боялась, что я и в самом деле спятил. Настя походила на обиженного подростка и была до невозможности хороша. Мне стало стыдно. Во мне проснулась нежность. Я медленно подошел к ней и обнял. Ласково. Насколько это было в моих силах.
– Прости.
– Я люблю тебя.
Вот те раз. Такого я еще не слышал. Я посмотрел ей в глаза и улыбнулся:
– Кто бы сомневался.
VI
Я проснулся в десять. Настя спала на мне. Голова у меня на груди, ротик открыт и выражение лица то же – обиженный подросток. Была бы она такой всегда. Жалко ее будить. Я пролежал с полчаса, глядя на Настю. Потом аккуратно вылез из-под нее и пошел в ванную. Пора писать статью, а под душем хорошо думается. Пафос вам подавай? Будет вам пафос.
Хлебнув вина для вдохновенья, я сел за компьютер. Мозг включился, пальцы забарабанили.
«Злодейское убийство потрясло буквально весь город». Может, убрать «злодейское»? Ведь ничего злодейского не было. Черт с ним, пускай остается. Не писать же «убийство по неосторожности». «Совершенное пишущим эти строки». Я засмеялся в голос. Люблю я свою работу, пропади она пропадом.
«Дело не только в том, что, как говорил Достоевский, жизнь человеческая…» Нет, Достоевский не катит. Банально. «…как говорил Генрих Гейне, жизнь человеческая подобна звезде – потухнет, и небо станет пустыннее». Неплохо, только надо заменить Генриха Гейне на Иммануила Канта. Все равно ни один из них ничего подобного не говорил.
«Дело в том, что каждого из нас бросает в дрожь при мысли о собственной незащищенности». Меня лично бросает в дрожь при мысли, что этот ублюдок прикасался к Насте.
«Никто из нас не застрахован от того, чтобы средь бела дня попасть под горячую руку молодых подонков». Почему, собственно, молодых? Ну не старых же. Я, в принципе, еще не старый. Настя – тем более. И пусть кто-нибудь еще попробует к ней прикоснуться – тут уж не до страховки.