Мати Унт
ИНТЕРЕС К ЧУЖОМУ СЧАСТЬЮ
— Интересно, а она счастлива?
Этот вопрос мы, бывшие ее одноклассники, задавали себе и друг другу, если иногда тихим вечером она встречалась нам на набережной Эмайыги, — в красном свитере, с непроницаемым взглядом. Она оставалась для нас загадкой, а может быть, мы сами делали из нее загадку, — все девочки из нашего класса были весьма обыкновенными, могла ведь хоть одна выглядеть загадочной. Но, в сущности, ее счастье или же несчастье нас не касалось: для нашего выпуска настало время, когда бывшие одноклассники и одноклассницы постепенно становятся чужими друг другу. И все же нам хотелось выяснить этот вопрос.
В школе она выделялась среди других девочек очень блестящими глазами. Это выглядело не только красиво, но и вызывающе. Ее взгляд казался нам порою чуть ли не бесстыдным, и мы, еще не имевшие смелости подступиться к девочкам, шептались друг с другом о том, что она небось «из тех», иначе с чего бы у нее были такие глаза?
Я прежде других мальчиков заметил загадочность ее взора. Ведь я считался школьным художником. Собственно, в школе были рисовальщики и получше меня, но у них недоставало дерзости помещать свои рисунки в стенгазете. У меня же хватало на это смелости, хотя я и чувствовал, что с каждым разом ее становится все меньше и все дальше отодвигается та весна, когда я учился в девятом классе и, танцуя с какой-нибудь незнакомой мне девочкой, спрашивал, не могу ли я ее нарисовать, — это производило эффект.
Однако Керсти — так ее звали — словно бы вынуждала рисовать себя, и виною тому были ее глаза.
Я отправился к ней домой, она жила на втором этаже, в окно падали лучи сентябрьского солнца. Она уселась на диван, я рисовал ее и курил, — здесь не от кого было прятаться. Портрет получился до того непохожим, что меня даже в пот бросило. Вдобавок ко всему еще и солнце светило мне в лицо.
Керсти сидела на диване, положив белые руки на синюю юбку, — она относилась к моему рисованию без тени иронии. Странные глаза девочки были устремлены в угол комнаты, и их блеск прямо-таки сводил меня с ума, я швырнул карандаш на пол и заорал:
— Ну что у тебя за глаза? Чертовщина какая-то!
— Некрасивые? — спросила она.
Я ответил, что красивые, даже чересчур.
— У меня щитовидная железа, — объяснила она. — Это оттого.
Мне нечего было на это сказать.
Я разорвал свою мазню, и мы стали разговаривать. Я уже понял, что художника из меня не выйдет и настало время бросить играть в искусство. Случайно мой взгляд задержался на полных коленях Керсти, и она это заметила. Мне сделалось немного не по себе, но Керсти была по-прежнему весела, а может быть, всего лишь притворялась веселой. Мне было тогда восемнадцать лет, я не умел читать мысли девочек, как это умеют делать, по их утверждению, некоторые двадцатичетырехлетние и даже двадцатипятилетние парни — если они достаточно глупы. Затем я ушел, и ошибаются те, кто думает, будто между мною и Керсти что-нибудь произошло.
В Керсти были влюблены многие. В один из школьных вечеров я спустился на первый этаж, чтобы попить воды, и увидел, как в темном коридоре она целовалась с пловцом. Я сделал вид, будто ничего не заметил. Сам бы я ни на что подобное не осмелился, потому что я был, по ее мнению, хорошим мальчиком, она даже несколько раз говорила мне об этом. Только плохие мальчики могли ее целовать. Хорошие словно бы вовсе в расчет не принимались.
На выпускном вечере я сделал попытку сблизиться с Керсти — в голове были винные пары, — но она ничего не разрешила, да мне и самому не нравится, если такие вещи делают чуть ли не насильно. В тот вечер шел дождь, и ветер стряхивал капли с ветвей за воротник.
После того как мы вступили в предрассветную ночь и разошлись, мы надолго потеряли друг друга из виду.
Затем распространился слух, будто Керсти вышла замуж за слепого. А вскоре я и сам на улице увидел ее ведущей под руку какого-то мужчину.
Бывшие одноклассницы, которые к тому времени до неузнаваемости изменились и резкий смех которых меня пугал, обсуждали, сидя в кафе, проблему, что это у Керсти — самопожертвование или большая любовь? Сожалений никто не высказывал, боясь произвести плохое впечатление. Все читали если не «Божественную комедию», то по меньшей мере «Свет далекой звезды», и знали, что настоящая любовь действительно существует. Судьба Керсти вызывала жгучий интерес, и его хватило на целую зиму, — разговорам и предположениям не было конца. Поговорить с самой Керсти никому не удавалось, на улице она показывалась редко и почти всегда под руку с мужем.
И мы вновь повторяли все тот же бессмысленный вопрос: «Интересно, а она счастлива?» Ответа никто не давал, но нам хватало и вопроса; мы словно бы даже гордились своей человечностью и участливым интересом.