Чиркнула зажигалка.
Нежно-розовый свет занимающейся на востоке зари пробивался сквозь полог армейской палатки, и внутри было достаточно светло. Я вытащил из-под подушки ствол - старый вороненый «маузер» с красной цифрой «9» на деревянной рукояти. А чуть выше, на левой щеке, куда обычно ложится большой палец руки, заискрила в лучах восходящего солнца выученная наизусть надпись, выгравированная старой доброй готикой:
Unteroffizier Dietrich von Bergmann[13]
Für Gott, Kaiser und Vaterland![14]
И имперский - о нет, не партийный! - орел, вольно расправивший крылья и гордо вскинувший увенчанную короной голову. Символ Пруссии и четы Гогенцоллернов...
Забавно думать, что на российском престоле, когда он еще существовал, сидели именно немцы. Дальние родственники, обладатели все той же королевской крови. Наверное, именно поэтому, несмотря на многочисленные войны, между Германией и Россией всегда были и есть дружеские отношения, даже когда рухнули империи. Я могу привести злободневный пример. Про негласный раскол в ЕС. Часть Евросоюза, в основном страны Западной Европы, склоняется к США, а часть - к СССР, в том числе и объединенная Германия. Да что там говорить, если моя бабушка была родом из поволжских немцев и в нашей семье русский был вторым языком, даже не вторым, а равноценным и равнозначным. И раз уж я вспомнил о семье...
Оберст-лейтенанта Дитриха фон Бергмана, потомственного военного, участника битвы за Африку, кавалера Рыцарского креста с дубовыми листьями обвинили в участии в заговоре Штауфенберга, разжаловали, лишили всех наград и дворянского достоинства и собирались отправить в концлагерь, что значило долгую и мучительную смерть, но дед обхитрил их всех. Он бежал в Советский Союз. Пленным он не был, в боях против Красной Армии не участвовал, поэтому ему удалось избежать лагерей. Уже потом, десять лет спустя, он с семьей вернулся на родину. Помню, он долго ждал воссоединения Германии, но так и не дождался. Диагноз врачей прозвучал ему приговором, которого когда-то он избежал, поэтому старик в очередной раз все сделал по-своему, сохранив свою честь дворянина и офицера, пусть в наши дни это совершенно пустые слова. За день до объединения ГДР и ФРГ Дитрих Бергман застрелился из того самого «маузера», который ваш покорный слуга сейчас держит в руках. Мне было семнадцать лет.
Воспоминания разбередили старую рану, и я, прикурив от бычка вторую сигарету, вышел наружу в накинутой на плечи шинели. Оазис выглядел феерично, особенно поражали покрытые инеем пальмы. Ничего, еще пара часов, и на место собачьего холода придет Жара. Именно так, с большой буквы. Когда солнце в зените, воевать становится вообще невозможно. Вода, слава Богу, есть, а то сразу в петлю залезай.
- Медитируешь, командир? - рядом со мной сел Хобот.
- Осуществляю тактическое планирование, - отозвался я.
- И как? - не унимался напарник.
- Вполне успешно. Добей, - и протянул окурок Хоботу. Тот пару раз затянулся и процедил сквозь зубы:
- Не понравился мне этот лейтенант сразу. Ну этот, из разведки нашей, - пояснил он, перехватив мой недоуменный взгляд. - Скользкий какой-то, глазки бегают. Что у него на уме, один Бог ведает. Как бы фанатикам не выдал.
- Да вроде не должен. Скорее нанимателям. А ты что, к исламистам попадал?
Я спросил просто так, но Хобот нахмурился и помрачнел. Видно, вправду хлебнул горя.
- Было дело. Когда в Иностранном Легионе служил, то во время одной заварушки в плен с товарищем попали. Я и один шеф-капрал. Ренатом звали, он татарин был, из СССР в Легион завербовался. Ты только никому, командир!
- Могила, - заверил я.
- Так вот, парнишка он хороший был. Сирота, из армии после Афганистана демобилизовался, помыкался на гражданке, но так и не обтерся. В общем, выправил визу и уехал, а там снова на службу подался. Представляешь, так чисто по-французски говорил и внешне - вылитый Ален Делон. Девки вокруг него так и вились, прямо штабелями укладывались. Мы с ним быстро сдружились и везде не разлей вода были, и в бою тоже. Нас вместе и повязали.
Напарник замолчал и долго курил, не проронив ни слова, пока сигарета не догорела до самого фильтра, потом тяжело вздохнул и глухим голосом продолжил:
- Меня они, как только крест нательный увидели, сразу же в каталажку сунули и парили целую неделю. Солнце печет, духота, жрать давали, только чтоб не сдох, спал на подстилке из дерюги, нужник - дыра в бетонном полу, вонь ужасная круглые сутки, чуть что не так - дубинкой по горбу. Не резиновой, а деревянной, из цельного бруса выточенной. Я не выдержал, офицерику как-то смазал по роже холеной, так они, суки, вконец озверели. Отметелили и в зиндан. Ночь провел в яме, на холодной земле, а наутро выволокли. На расстрел, как оказалось. «Ты, - говорят, - солдат. Ты от пули умрешь». Обычно они головы рубят, словно дикари какие-то. Смотрю, а передо мной Ренат стоит. Фанатики его тоже разукрасили, но обращались, кажется, получше. Брат по вере все-таки. Стоит напротив, насупившись. Карабин в руках держит.
«Стреляй», - командуют. Я, конечно, по-арабски не очень, но кой-чего понимаю. Проверяли они его, на вшивость. Собирались кровью повязать. А если нет... Кто не с нами, тот против нас.
«Стреляй». - Начальник занервничал, с ноги на ногу переминается, а Ренат стоял как стоял.
«Зачем?» - спрашивает он. Злющий, желваками играет. Тяжело ведь в друга пальнуть.
«Стреляй, кому говорят! А ты, - это я, стало быть, - на колени, собака».
И с повязкой один подходит. Э-э, нет. Лучше умереть стоя... не помню, кто сказал.
- Долорес Ибаррури.
- Не суть важно, кэп. Я этого оттолкнул, стал, руки в боки, и с вызовом на их командира смотрю. Он завопил, слюной во все стороны брызжет, а у самого бланш под глазом сверкает. Моя работа.
«Будешь ты стрелять, или нет, свинья?!» - наорал на Рената. Ну, тот и не выдержал. «Буду», - и вскидывает карабин. Бах! - офицерик с дыркой в голове на песок валится. Ренат патрон в патронник дослал и ствол на унтера. «Беги, старик, - сказал мне. - Я прикрою». Тяжко было одному уходить, но пришлось; рванул как наскипидаренный, а в ответ автоматы застучали. Карабин еще пару раз хлопнул, а потом затих, лишь треск очередей мне вдогонку.
- И кто тебя выручил? - поинтересовался я.
- «Голубые каски», - ответил Хобот. - Тогда еще ООН пыталась контролировать ситуацию. Не шибко получалось, но до форменного безобразия не доходило, пока исламисты с апломбом не заявили о создании халифата. Вот тогда и на патрули нападать стали. А что, вся эта Декларация им до одного места, режь свиней неверных, и все. Короче, миротворцы отступили. Слишком большие потери. А Рената все-таки казнили. Мне в комендатуре запись показывали... Блин, не могу, слезы на глаза наворачиваются, - стиснул зубы напарник. - Выродки. Скажи, Лис, ну что это за херня такая?! - спросил он громким, срывающимся от гнева и отчаяния, шепотом. - Мусульмане же не все такие! Вот Ренат, например, другие, кто в Союзе, Европе, Штатах живет. Почему эти такие? Почему?!
- Фанатики. Они везде есть. У любой религии, у любой идеологии. - Я говорил это, пытаясь успокоить обезумевшего подчиненного, но, казалось, и сам не очень-то верил в эти слова. Никакими красивыми фразами нельзя такое зверство обелить. Как преступления сталинистов и гитлеровцев, к примеру. Те также верили в свои высшие ценности и гнались за воздушными замками. Неужели мираж настолько сладостен, чтобы все забыть и очертя голову рвануть за ним со всех ног? Впрочем, я ведь тоже не ангел, подумалось мне. Дикие гуси не могут быть такими в принципе...
Застрекотали вертолетные винты, и из-за бархана выскочил «Черный ястреб». Машина сделала приветственный круг над площадкой, демонстрируя белую звезду на фюзеляже, и приземлилась. Я поднял голову и увидел в распахнутых дверях фигуру в пустынном камуфляже. Полковник. Рапорт принять прибыл. Ох, достанется же мне на орехи.
Отбросив щелчком бычок, я поднялся на ноги и направился к командиру. За три шага перешел на строевой, после чего остановился, вытянувшись по стойке «смирно!», но под козырек не взял. Артемьев по моему внешнему виду почуял что-то нехорошее, нахмурился, но пока молчал, и я решился заговорить: