В моем случае протокол был, на первый взгляд, несложный: сначала первая часть химии – подавить активность опухоли, потом операция – удалить ее, а потом второй курс лечения – убить все, что от нее останется. Примерно так мне и объяснила онколог, доктор Нили Рамо, пожилая, суровая дама. На самом деле никакая она не была суровая, а очень добрая и отзывчивая. Просто мне тогда все вокруг виделось в мрачных тонах. Первую беседу с больным врач обычно проводит в присутствии социального работника (чтобы тот сразу объяснил пациенту все его права) и медсестры (если станет плохо этому самому пациенту или сопровождающему). Рамо долго рассказывала о рисках лечения, о препаратах и о правилах поведения во время лечения. Впоследствии я многие из этих правил нарушил, что едва не стоило мне жизни.
Перед началом терапии врач требует пройти огромное количество обследований – УЗИ сердца (один из препаратов кардиотоксичен, то есть очень опасен для сердца), печени и почек, всевозможные анализы крови и мочи. Короче, смотрят, готов ли твой организм к химиотерапии, потому что для некоторых пациентов она еще опаснее, чем собственно рак. В том смысле, что может убить даже быстрее. На повторном приеме, уже после того как я прошел все обследования, жена спросила доктора Нили Рамо, сможет ли она меня навещать. Та приподняла бровь:
– В смысле? Ты обязана его навещать. В каждой палате есть раскладная кровать для родственников, ты можешь там спать.
– А режим, часы посещения? – наивно поинтересовалась Алена.
Доктор ответила:
– В онкологии нет режима и нет часов посещения, ты можешь приходить когда захочешь, можешь оставаться сколько захочешь. Еще раз: ты можешь в его палате жить. Мы считаем, что это помогает.
– А работа? – влез в разговор я.
Доктор опять ответила, даже не задумавшись:
– Можешь работать, если позволит состояние, – и добавила: Вообще большинство ограничений связано только с твоим самочувствием в данный конкретный момент. Делай то, что можешь.
ОТСТУПЛЕНИЕ: Общение врача с пациентом в Израиле сильно отличается от того, что я видел в России. Доктор и больной имеют как бы одинаковые права, общаются на равных. Но главное – врач рассказывает все: что за диагноз, каковы возможные последствия, как станут лечить, что при этом будет происходить, обязательно говорят о возможных рисках. Но без излишнего драматизма. Главный принцип я бы сформулировал так: ты не виноват в том, что заболел, и мы тебе поможем.
Впрочем, есть и совершенно материальные соображения. Мне о них даже как-то рассказывал профессор Сухер.
– Понимаешь, – объяснял он, – у нас же капитализм, и больные люди государству просто невыгодны. Эти кровососы (тут он показал пальцем в потолок) хотят, чтобы ты был здоров, пахал с утра до вечера и платил налоги. А не отнимал на себя дефицитные ресурсы.
Отчасти профессор, конечно, шутил, но меня такая мотивация вполне устроила.
Еще доктор Рамо выдала направление в банк спермы. Да, да, я был вкладчиком этого банка. Явился в назначенное время, медсестра оформила бумаги (ну, это литературное преувеличение, сами понимаете, все делается в компьютере), выдала мне пробирку с широким раструбом, польстив моему мужскому самолюбию, пачку журналов характерного содержания и отвела в отдельный кабинет. Дальше – сами знаете. Суть всей это процедуры в том, что химиотерапия крайне отрицательно действует на репродуктивную функцию, и чтобы сохранить возможность паре, в которой мужчина проходит такое лечение, завести ребенка, он сдает сперму в банк. Из всех подготовительных процедур эта была самая, я извиняюсь, приятная.
Изучив результаты проверок и анализов, Рамо пришла к выводу, что лечение можно начинать. Выписала мне направление, объяснила, куда явиться и что иметь с собой. Потом, выдержав небольшую паузу, спокойно сказала:
– Я понимаю твое состояние. Но и ты должен помнить, что успех лечения минимум наполовину зависит от тебя. Да, лечение трудное, этот курс – один из самых тяжелых, что у нас есть. Но у него есть начало и есть конец. Все будет хорошо.
Дома мы почти не спали. Все разговаривали, хотя по большей части говорила Алена.
– Смотри на это по-другому, – убеждала меня она. – Представь, что это случилось бы в России, что бы мы делали, как бы ты лечился?
ОТСТУПЛЕНИЕ: А вот тут надо поподробнее. Я уже рассказывал, что мы репатриировались в Израиль за год до описываемых событий. Считайте это чудом, но случись такое со мной в России, я, повторюсь, вряд ли все это вам рассказал.
Все было хорошо. Ровно до того момента, пока не объявился в московском офисе нашего канала один товарищ. Был он весь такой блатной, родственник его работал в правительстве, при больших чинах и должностях. Я его до этой истории знал, мы с ним не то чтобы дружили, но приятельствовали. И стал он ходить по начальству и убеждать его, что корпункт в Израиле работает плохо, что он может лучше и только дайте шанс, покажу вам такой Ближний Восток, какого вы еще не видели. Начальство, сильным человеколюбием и так не отличавшееся, на эту нехитрую интригу клюнуло. И начало меня жрать поедом, обвинять в непрофессионализме и, в конце концов, меня из Израиля отозвали, обвинив в том, что работу корпункта я так и не смог наладить. Впоследствии выяснилось, что у этого человека, так ловко меня подсидевшего, был в Израиле бизнес, и чтобы контролировать его и находиться в стране на законных основаниях, он всю эту историю и затеял. С большим злорадством я потом узнал (добрые люди, работавшие на канале и вхожие к начальству, рассказали), что «работа корпункта» так и не наладилась, а высокий статус родственника не давал разобраться с фигурантом, также как со мной. Мы с женой всю эту мерзость обсудили и пришли к выводу – возвращаться на канал после такого нельзя. И решили уехать, точнее, вернуться в Израиль. О том, что случится через год, мы тогда, разумеется, не ведали ни сном ни духом. Уже потом, лежа на больничной койке, я вспоминал эту историю и в очередной раз удивлялся, как неисповедимы пути господни. Когда очевидное паскудство одного человека помогает другому. Высший разум все устраивает по своему разумению, нам недоступному. Вот живет себе на свете такой человек, коптит небо, непонятно зачем, творит всякие мерзости. А потом оказывается, что таким образом спасает другому жизнь. И начальству за его скотское отношение – отдельное спасибо. Отнеслись бы нормально, предложили бы в Москве хорошую должность (как это обычно бывает после длительных загранкомандировок), я бы, скорее всего, остался. Со всеми вытекающими последствиями – российская онкология, сами знаете, успехами не блещет.