Когда он позвонил утром, тон был совершенно другой, очень встревоженный и деловой. Профессор сказал, что это меланома с крайне паршивой локализацией – под мышкой, вблизи лимфоузлов, поэтому надо резать, причем СЕГОДНЯ. Вырезали кусок кожи 2×3 сантиметра. Когда пришла гистология, стало страшно – это была меланома с прорастанием слоев кожи. По классификации такого вида опухолей – Clark 2–3. То есть между второй и третьей стадиями. Сказал жене – она побледнела. Третья стадия – это совсем плохо, двухлетняя выживаемость 30 процентов.
Поначалу я впал в отрицание. Как это – рак, и у меня? Я же врач, такого же быть не может. Впрочем, длилось это недолго. Профессия заставила меня мобилизоваться. Пришлось делать еще одну операцию с глубоким иссечением мягких тканей. Вот тут я и вспомнил про тот странный разговор с пожилой гавайкой. Знаешь, что я сделал? Собрал эти камни, сложил их в посылку и отправил самой быстрой почтой в отель на Гавайях. Внутрь вложил записку с просьбой бросить их там, где я их взял. Не знаю даже, что это было – суеверие, страх…
Сейчас я под постоянным наблюдением, и примерно раз в полгода приходится ложиться на операционный стол. То в одном месте что-то вылезет, то в другом. Если не меланома, то карцинома. Я все время думаю: что же это было, что меня заставило пойти и настоять на дополнительной проверке? Объяснения не нахожу – как будто кто-то в ухо нашептал. Я не считаю, что мне повезло – все-таки я врач и в везение не верю, тем более в онкологии. Но вся эта история заставила меня сильно пересмотреть свое отношение: к жизни, к близким, к здоровью.
Глава вторая
Ковровая бомбардировка
«Проснулся я от совершенно кошмарных ощущений. Тошнило так, что я боялся даже пошевелиться, чтобы не забрызгать весь коридор. Кое-как встал и поплелся в туалет, держась за стенку. Меня качало, сознание мутилось и я боялся даже глубоко вдохнуть…»
Я много раз бывал на войне. Как репортер, конечно. Видел смерть и жуткие разрушения, в меня стреляли, и приходилось бывать под бомбежками и обстрелами. Бывало страшно, иногда казалось, что вот все – край, не выберусь. В Чечне однажды со съемочной группой я ненадолго угодил в плен к какому-то полевому командиру. На счастье, тот подчинялся Кадырову, а последний уже признавал федералов. Поэтому нас отпустили восвояси. В Газе однажды мой оператор прислонился к фонарному столбу, чтобы сменить батарею на камере. Я своими глазами увидел, как в деревянный столб с чмоканьем ударили две пули, как раз на уровне его лопаток. Он этого даже не заметил и не понял, почему я схватил его за шиворот и потащил в ближайшую подворотню. Мы потом страшно напились вечером, когда оказались в безопасности. В Кодорском ущелье, во время визита на заставу миротворцев, наш вертолет обстреляли из гранатомета. Сижу я такой у иллюминатора, пялюсь на лес внизу и вижу, как светящаяся точка пролетает мимо, метрах в тридцати от машины. Пилот тогда сразу положил вертолет на бок в противоракетный маневр, мы разлетелись по салону, чудом никто не покалечился и ничего не разбил. Идущий следом Ми-24 клюнул носом и ударил из пушек в то место, откуда вылетела ракета…
Так и складывалась моя карьера – один конфликт сменял другой, война следовала за войной. Я никогда не думал, что когда-то окажусь на особой войне, своей, личной. Что я буду сражаться на ней несколько долгих лет. С другими войнами ее объединяла лишь цель – выжить!
Во время последней встречи доктор Рамо объяснила, что меня ждут четыре курса химиотерапии, потом операция по удалению опухоли, потом еще восемь курсов. Курсы эти были двух видов: один длился два дня, второй – пять и так они чередовались. Между курсами проходит три недели, чтобы пациент немного пришел в себя.
Вот с двухдневного моя эпопея и началась. 10 января 2009 года мы с Аленой вошли в больницу «Адасса». Поднялись на третий этаж, подошли к дверям в онкологическое отделение. Я потоптался на пороге, глубоко вдохнул и вошел. Прямо нам навстречу выкатили носилки с телом, закрытым простыней. Потом такое случалось почти во время каждой госпитализации, и я привык, но в первый раз энтузиазма мне это точно не прибавило. Медсестра на ресепшене быстро оформила мне бумаги, нацепила на руку браслет, потом долго проверяла что-то в компьютере и пожаловалась, что свободных палат нет, поэтому я могу выбрать: одну ночь переночевать в коридоре или явиться через пару дней. Снова приходить и собираться с духом мне не хотелось, и я выбрал коридор.