Медбрат Али, молодой араб, выкатил мне кровать, развернул ширму, тумбочку и посочувствовал, что придется начинать в таких условиях. Потом ввел мне катетер в вену. Это делают для того, чтобы во время каждой капельницы, а их за курс бывало по два десятка, не протыкать вену заново.
ОТСТУПЛЕНИЕ: В Израиле средний и младший медперсонал в больницах почти сплошь арабы и русские (выходцы из бывшего СССР). Поэтому, когда я слышу всякие бредни про то, что арабов надо всех изгнать из Израиля, раздающиеся с правого края местной политики, я всегда вспоминаю Али. Если всех арабов выгнать из страны, то в больницах некому будет ставить катетеры и мыть полы.
Потом медбрат принес пакет с жидкостью и, прочитав в моих глазах явный страх, объяснил, что это всего лишь физраствор, который вливают перед самой «химией», что организм начал работать. Вроде как завести его и смазать, как двигатель. Примерно через час, когда раствор закончился, он снова пришел с другим пакетом. Спросил номер моего удостоверения личности, он был написан на пакете с лекарством. Если номер или имя не совпадают, он не имеет право начинать инфузию. Каждый пакет делают и разводят для конкретного пациента. По протоколу мне полагалось пять разных видов химиотерапии, но этот, название его я запомнил на всю жизнь, «Адриамицин», был самый агрессивный. И выглядел соответствующе: жидкость неприятно-бурого цвета, похожая на соляру. Али присоединил капельницу, пожелал мне удачи и открыл кран. C полминуты красноватая дрянь ползла по трубке, пока не добралась до входа в вену. Я зажмурился, приготовился испытать какие-то ужасные ощущения и… ничего не произошло. Алена смотрела на меня с некоторым удивлением и тревогой, но, увидев, что со мной ничего страшного не случилось, успокоилась. Лекарства было немного, оно быстро закончилось, мы сходили выпили кофе, съели каких-то пирожных – и я совсем повеселел. Посидев со мной еще пару часов, жена уехала домой, забирать сына из сада. Али тем временем все носил пакеты с растворами и вливал в меня литр за литром. Как он объяснил, после химиотерапии нужно промыть организм, особенно почки и прилегающие к ним пути, потому что эта дрянь обладает чудовищной токсичностью и может вызывать геморрагический цистит, очень неприятную штуку. Когда бегаешь в туалет каждые пять минут и мочишься будто битым стеклом. К вечеру, когда в меня вкачали примерно пять литров разных растворов, терапия, наконец, закончилась и я, сходив раз десять в туалет и побродив по больнице, улегся спать. В полной уверенности, что не так это и страшно и все перенесу легко.
ОТСТУПЛЕНИЕ: Каждая «химия» в Израиле сопровождается огромным количеством всякой поддерживающей терапии. Вливают жидкости, дают лекарства, предохраняющие от побочных эффектов, лекарства от самих побочных эффектов. Сколько все это стоит, страшно даже представить. От пациентов из-за границы не раз приходилось слышать, что лечиться в Израиле очень дорого. Да, это так. Израильтян лечат бесплатно, но бесплатность эта условная, они всю жизнь платят бешеные налоги на здравоохранение. А почему так дорого, сейчас объясню на простом примере. Перед каждым курсом мне выдавали (БЕСПЛАТНО!) два лекарства: «Эменд» – от рвоты в таблетках и «Неуластим» – инъекцию в виде готового шприца, чтобы после «химии» заработал костный мозг и появился иммунитет. В сумме оба стоили примерно 2500 долларов и так ДВЕНАДЦАТЬ РАЗ. Простой подсчет – только два лекарства из десятков, которые я получал, причем не самые дорогие, обошлись бюджету государства, гражданином которого я стал за год до этого, в 33 тысячи долларов. Мы с Аленой пытались подсчитать стоимость моего лечения, очень приблизительно вышло около полумиллиона долларов. Я из них не заплатил ни копейки. Зато все эти годы, даже в самый разгар болезни, я работал и платил налоги. Откуда иначе берутся деньги на все эти чудеса.
…Проснулся я от совершенно кошмарных ощущений. Тошнило так, что я не мог даже пошевелиться, чтобы не забрызгать весь коридор. Кое-как встал и поплелся в туалет, держась за стенку. Меня качало, сознание мутилось, и я боялся даже глубоко вдохнуть. Но рвоты не было. Препарат «Эменд» действовал. От тошноты во время «химии» избавиться невозможно, но при всей омерзительности этого симптома он все же не самый страшный. Рвота куда хуже. Потому что быстро изматывает организм, человек не в состоянии есть и может погибнуть от истощения еще до конца лечения. Я дошел до кровати, рухнул на нее. Чувство было такое, что где-то в горле застряло небольшое пушечное ядро. Над кроватью склонилась молоденькая медсестра Мали и спросила: «Плохо?» Я что-то промычал в ответ, боясь разжать зубы, что она интерпретировала, как «да». Девушка ушла и вернулась с пакетом лекарства, который сноровисто присоединила к капельнице. «Это „Прамин“ – сказала она, – должен помочь». Через четверть часа и вправду стало полегче. Ощущение тошноты не прошло, но немного отступило, и стало возможно хотя бы дышать и сидеть. Утром принесли завтрак. Еда в израильских больницах хоть и не отличается особой изысканностью, все-таки не ресторан, однако вполне годится к употреблению. Но от одного вида подноса, а, главное, от запаха пищи, меня замутило так, что я закрыл глаза и шепотом попросил поднос унести. С тех пор и до самого конца терапии я не съел ни крошки из больничной еды. И потом, уже многие годы спустя, когда приходил в больницу и встречал тележку с едой в коридоре, меня начинало мутить.