И вот папа объявил ее своим полузащитником – как будто мало ей было собственной работы. Теперь ей приходилось то и дело выскакивать из неврологического отделения, наполненного парализованными жертвами перестрелок и полусумасшедшими жертвами СПИДа, чтобы запрыгнуть на заднее сидение лимузина, где перед ней вставала необходимость принимать решения совсем другого уровня: какой коктейль смешать и на какой телеканал переключиться.
Она налила себе содовой и включила CNN, на который и был настроен телевизор, когда она забралась внутрь. Со временем ей повезло – полдень, начало новостного выпуска. Праймериз в Иллинойсе пройдут завтра. В мире ничего особенного не происходило, выборы интересовали всех, и поэтому ход кампании освещался очень подробно.
У партии, лишенной на данный момент власти, имелся ведущий претендент (Норман Фаулер-младший), игрок второго плана (Нимрод Т. (Тип) Маклейн) и несгибаемый аутсайдер (преподобный доктор Билли Джо Швейгель). И просто чтобы никто не заскучал она обзавелась еще и народным фаворитом: губернатором Уильямом Э. Коззано, который даже не потрудился выдвинуть свою кандидатуру. Однако стихийный сбор подписей за Коззано набирал обороты, и поэтому пресса вынуждена была рассматривать его как самого настоящего кандидата.
Трое действительных кандидатов получали приблизительно равную долю в эфире: сюжеты о великих людях, прилетающих или приезжающих на встречи с избирателями и все в таком роде. Они жали руки, они улыбались – все это слегка через край, как будто надеясь, что надрыв поможет привлечь к ним внимание телезрителей.
Мэри Кэтрин, усталую и измученную тревогой, вскоре охватила полудрема. Она погрузилась в недра мягкого кожаного сидения, приняв позу, от которой у ее покойной матушки случилась бы истерика, полуприкрыла глаза и пропускала поток картинок с экрана прямо в мозг, не задерживая их по пути. Как, собственно, и полагается смотреть телевизор.
Отец как будто дожидался ее этого момента.
Сперва на экране возникла стеклянная стена. Камера смотрела на здание снаружи. В некоторых комнатах горел верхний свет, многие окна были украшены надувными шариками, цветами и детскими рисунками. Мэри Кэтрин разглядела капельницу на штативе и поняла, что смотрит на окна больницы. Наплыв на одно из множества окон, заставленное цветами. За баррикадой букетов смутно виднелся мужчина в кресле-каталке.
Тут все встало на свои места. Это была клиника Берка в Шампани, а камера заглядывала в палату ее отца. Телевизионщики, видимо, забрались на крышу пятиэтажной парковки напротив, и устроились напротив окна.
Стекла были зеркальные и увидеть комнату за ними можно было только в темноте. Но иногда, в облачные дни, через эти стекла удавалось разглядеть смутные формы, замаскированные серебристыми отражениями. И именно такую смутную форму какой-то предприимчивый оператор сумел запечатлеть: ее отца, сидящего в кресле прямо перед окном.
Изображение было серым, лишенным деталей, и скрывало ремни, которыми он был пристегнут к креслу. Кресло было развернуто прямо к окну, и снаружи невозможно было разглядеть подголовник, который фиксировал его голову, не позволяя ей скатываться на плечо. Свет падал на него сзади, пряча от внешнего наблюдателя идиотическое выражение лица и текущую из рта слюну.
За креслом виднелись два силуэта – женщина в форме медсестра и стройный юноша. Джеймс. Джеймс подкатил кресло ближе к окну, чтобы папе было лучше видно, и скрылся из кадра. Камера развернулась на 180 градусов.
Парковка занимала примерно половину квадратного здания. Район не страдал дефицитом парковочных мест, поэтому самый верхний уровень ее, как правило, был почти пуст. Прямо сейчас здесь находилось с полдюжины машин. Все остальное пространство заполняли люди. Сотни людей. В руках они держали плакаты и растяжки. Все они смотрели вверх. Прямо на папу. И теперь, когда он показался в окне, все они повскакали на ноги и подняли плакаты и растяжки повыше, как будто предлагая ему вытянуть руку и собрать их. Все это они проделали на удивление тихо.
Ну разумеется – ведь митинг проходил непосредственно перед клиникой. Здесь полагалось хранить тишину.
Камера нацелилась на длинную, коряво изготовленную растяжку, какие встречаются на футбольных матчах: «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, ВИЛЛИ!» Рядом виднелись и другие: «ОДИН И ДЕСЯТЬ{29} ЗА Коззано!», «ПОПРАВЛЯЙСЯ – ИЗБИРАЙСЯ!»