Не смотря на то, что римлянин впервые видит перед собой такого противника, он не сомневается ни мгновения в том, что ему следует делать.
Рыцарь Самортэл ордена Криворогих неожиданно с лёгкостью делает шаг назад. Вместо того, чтобы лезвие копья всадника вонзилось в широкую атлетическую грудь, оно неуклюже скользит по панцирю, пронзает железные пластины на руке противника.
Керлаг серьёзно переживает свою неудачу, видя промах, ведь на второй удар у него уже вряд ли хватит сил. Выдернуть с завидной поспешностью правой рукой древко копья, ему удаётся не сразу. Однако успеть с третьей попытки, пока древко не перерублено гигантом, удаётся. Копьё вонзилось достаточно глубоко и болезненно.
Между тем, римлянин видит, как из ровной дырки потоком хлещет багровая дымящаяся кровь врага, поливая листья папоротника.
Гигант сконфужен, но не повержен.
Без единого звука и крика, рыцарь, не смотря на ранение, взмахивает широким двуручным мечом и ловко раскручивает его над головой. Да так, что сотрясается земля под ногами. Болотная тина над водой приходит в движение. Даже ручей на мгновение перестаёт течь. Грохот доспехов ещё раз потрясает лес.
В следующий миг вслед за грохотом доспехов лес оглашается диким криком, да так, что ложатся стебли папоротников и лопаются раздутые до формы шара старые серые жабы.
Лицо мужественного Керлага становится абсолютно красным, но не от крови, а от прощального закатного солнца. Он готовится к новому нападению, что обязательно должно стать последним и роковым для врага. Откуда-то появляются силы для продолжения этого неравного боя. Первое ранение должно было умерить прыть и замедлить движения врага. И он знает, очи римлянина знают и сам он чувствует, что убьёт этого гиганта одним мощным уколом копья в сердце и скорее всего так бы и случилось. В этом сомнений нет.
Если бы за спиной всадника не взметнулось лезвие тонко отточенного топора с багровеющей каёмочкой от заходящего над лесом солнца. При этом известный уже нам топорик лёг аккурат на тугую спину римлянина. Без особых надрывов длинная глубокая рана режется траншеей по всей спине параллельно позвоночнику и спинным позвонкам навсегда.
Керлаг падает лицом в грязную трясину.
Отброшенное рефлекторно копьё с плеском скрывается в мутной грязной воде в двух футах от него. Приподняв тут же голову, быстро дыша и захлёбываясь в луже собственной крови, расплывающейся в разные стороны по поверхности воды, Керлаг ещё осознаёт себя в этом мире какое-то короткое время.
Всадник устремляет назад в последнем усилии свои глаза умирающего, налитые кровью, с почти вылезающими из орбит зрачками.
Да! Там стоит совсем малорослый старик с растрёпанными вокруг головы во все стороны клочками седых волос и с отросшей длинной предлинной взъерошенной клочковатой бородой. На нём неумело накинут не по размеру длинный хитон. Ухмыляясь, он садится, как ни в чём не бывало, на корточки, чтобы непосредственно обмыть лезвие чекана, сослужившего ему отличную службу. Глаза убивца, при этом, лучатся невероятной добротой. Он видит, что умирающий его ещё слышит и пискляво отчетливо произносит каждое слово.
- Вы имеете честь быть сражённым от руки верных слуг могущественнейшего императора Тэ-У.
Глаза туманятся. В мозг вонзается молния. Режет полушария пополам. Изгибаясь от агонии, римлянин давит тяжестью тела ватные руки, на которых чуть держится, клонит голову вниз в воду, для того чтобы умереть.
Замученный длинным переходом верный конь Керлага убит ещё раньше. Верный быстроногий друг более не тревожит своим присутствием и испуганным ржанием здешних птиц и зверей.
Так заканчивает свою жизнь письмоносец-римлянин, именовавшийся некогда славным именем Керлаг Фларвий Мантигорийский из легендарного легиона 'Непобедимых' из отдельной избранной когорты Смелых, при исполнении последнего божественного поручения. Не завершив успешно начатое до конца, лишь в связи с внезапной смертью самого носителя письма.
При этом Керлаг много чего не успевает увидеть. В частности, что сквозная рана на руке гиганта затянулась сама собой спустя каких-нибудь минут пять. Оба убийцы бросают его в тине. Многие детали уходят из поля зрения. Ибо весь окружающий мир уже не столь сильно может волновать того, кто его покинул.