Странное признание Тунгуса и это «клянусь», ни к селу ни к городу, неизвестно зачем добавленное, подействовали.
Это ничуть не удивило замерзающего на холоде Самоварова с его головной болью. Он, однако, безотлагательно и покорно уселся в чёрное глубокое кресло. Слишком поспешно. Полностью доверяя чёрному спутнику.
Нужно было знать, прежде всего, что кресло, в которое сел Егор Самоваров, было дьявольское, и садиться в него при любых жизненных обстоятельствах крайне опасно. Этого делать нельзя ни в коем случае! Но на что не решится отчаянный русский человек да ещё в таком молодом возрасте ради того, чтобы заглушить боль.
Резкая и сквозная боль, как только он сел, улетучилась без всякого остатка.
– Вот тебе и на! – удивился Самоваров, не веривший ни в психотерапевтов, ни в экстрасенсов, ни в колдовство, потрогав невыносимо явно болевший секунду назад лоб и не мог понять, как это так быстро прошло, а главное сразу, без всяких на то видимых причин.
– Это всё пустяк! Ловкость рук и никакого обмана, - заверял преспокойно между тем Тунгус и, встав, извлёк, из ножен на боку, свою золочёную шпагу. Затем он не спеша, взялся за острый конец и распахнул шторы у большого окна, что перед балконом, в комнате.
Потом размахнулся и разом пробил с громом и лязганьем тупым концом в виде эфеса вышеозначенной шпаги хрупкое большое стекло. Оно рассыпалось на мелкие кусочки. Осколки снизу полетели на балкон, а верхние куски стекла покрупнее рухнули, врезавшись в раму, как гильотина.
– Что же делаете? Ведь этак можно нищими остаться! Вы что же, гражданин, стёкла ломаете? Наши стёкла! Вы их вставляли, чтобы ломать? – заругался, пытаясь встать Самоваров, но было уже слишком поздно, странное кресло ни в какую не отпускало.
Тунгус не обращая никакого внимания, вновь продолжал рушить ночную тишину, разбивая остальные, уцелевшие стёкла в большом окне. Скоро морозный холодный ветер ворвался в квартиру через эти дыры, поселившись здесь окончательно и навсегда.
– Злодей! Разбойник! – ещё громче закричал Самоваров, напрягаясь чтобы вскочить с кресла.
Худой, усмехающийся Тунгус выбил с совершенно спокойным лицом все стёкла большого окна и выдавил рамы наружу. Отчего те полетели вон. Некоторые деревянные обломки на балконный пол.
Теперь с чувством исполненного долга он дал себе передохнуть. Пот градом лил из-под его белого парика, Тунгус ловко подхватил белый бархатный платок у шеи и обтёрся, отчего пот набух возле и у лба. Белые кудряшки искусственных волос парика намочились.
Самоваров онемел от ущерба нанесённого этим бессовестнейшим субъектом, появившимся в квартире. Он мог в данный момент лишь разглядывать физиономию наглеца.
Физиономия не из лучших. Под мокрым париком виднелся помятый, чуть с морщинками лоб, ниже ровные брови, кривоватый длинный нос, а на левой румяной щеке выразительный шрам. Чисто вымытые уши. Хорошо выбритый подбородок, пропитанный даже каким-то пахучим одеколоном. Его голубоватые глаза имели особенность вспыхивать и гореть свечами. Об остальном умолчу, ибо и этого вполне достаточно, чтобы получить представление о том с кем довелось вести беседу Егору Самоварову.
– Все мы когда-то ошибались, – эти слова гостя долетели до ушей Самоварова. Кажется, они были сказаны вместе с тяжёлым вздохом. Оттого-то дар речи вернулся к молчащему Егору.
Однако вздыхавший передёрнул худыми плечами и послышался удар шпаги о шпору сапога, он взял серый глиняный горшок с ростком денежного дерева и бойко выбросил его со свистом на улицу.
Через минуту раздался ощутимый хлопок. Послышалось, как комья земли рассыпались и разлетелись по бетонке и ближайшим кустам.
Тунгус выглянул в окно, похлопал ладонью о ладонь и сказал: «Пора! Теперь всё в порядке!»
Егор хотел этому перечить и попенять, сказать в свою очередь, что как же всё в порядке, если всё в общем-то в беспорядке и ещё что-то о безобразиях.
– Джек! – вскричал Тунгус, мгновением позже.
Откуда-то из темноты выскочил маленький карлик с кривыми ногами, облачённый в лакейский камзол. Поклонившись, он вскочил на спинку кресла и заболтал своими короткими ножками.
Кресла в один миг поднялись в воздух и вылетели на ночную улицу через выбитое окно, задев высокой спинкой верхний край деревянной рамы.