Больше ничего не покупали. Значительная часть материнской пенсии уходила на лекарства, а обещанный расчет в школе так и не дали. А Людмила, гордая, не спрашивала. В школу идти не хотела, одинаково опасаясь и сочувствия, и злорадства. Боялась просто сорваться и зарыдать на глазах у всех, унизиться. А еще надо было платить за телефон, за квартиру и электричество. И как-то дотянуть до своих овощей.
Разумеется, имелись деньги на сберкнижке. Уж что-что, а сорить деньгами Людмила Петровна отродясь не была приучена. Но на той неделе вдруг приехал из Горноуральска Сашка, старший. Мрачный и, кажется, напуганный. Нехотя рассказал: оказывается, с завода он уволился полгода назад, потому что его зарплаты инженера по электрооборудованию в городе ни на что не хватает. От матери скрывал, зная, что рассердится. Вместе с другом решили заняться коммерцией, да не чем-нибудь, а возить водку из Кабардино-Балкарии и ею тут торговать. Взяли кредит. Купили водку – на заводе, все как положено. Но первую же партию на посту ГИБДД на границе областей у них конфисковали, заявив, что документы поддельные, а водка паленая. И добавили: будете правду искать – посадим. И водку им никто не вернет. Они бросились на завод. Оказалось, акцизные марки действительно поддельные. Они остались без товара и без денег. А кредит надо возвращать. Двести тысяч.
Пряча глаза, попросил у матери денег взаймы. Она, не поняв и половины из того, что рассказал сын, лишних вопросов задавать не стала. Сейчас не ко времени. Уж потом, когда все утрясется, она скажет ему все, что думает. И о нем, и о профессии, и о его занятиях торговлей. Торговать, имея диплом инженера! Нет, она не об этом мечтала для сыновей! А пока ему нужна помощь, и где ее просить, если не у матери. Утром пошла в сберкассу и сняла с книжки все, что было, до копейки – сорок три тысячи. Одно жаль – к Владьке на присягу поехать не сможет. Ну и ладно, у нее ведь вроде как экзамены. О своих делах Сашке рассказывать не стала. Она выкрутится, это мелочи. Было бы у него все хорошо.
Странно, но беда, приключившаяся с Сашкой, помогла Людмиле Петровне выйти из состояния оцепенения, в котором она пребывала последний месяц. Тогда, прибежав к матери и поняв, что от самого страшного на сей раз бог миловал, она решила хотя бы ради матери жить дальше и делать вид, будто все поправимо, наладится жизнь, дайте только срок. Но думать и чувствовать себе по-прежнему не разрешала. Не всматривалась, не вслушивалась ни в себя, ни в то, что окружало. Старалась загрузить себя работой так, чтобы к вечеру, отупев от усталости, упасть в постель и заснуть до утра без всяких снов. А поговорив с Сашкой, вдруг окончательно поняла: пока все живы, все поправимо. И еще одно важное поняла: беда, случившаяся с тобой, – это полбеды. Настоящая беда – когда плохо твоим родным, за которых душу отдашь по кусочку. То есть она и раньше, конечно, о таком положении вещей догадывалась, а тут осознала ясно и окончательно. Она не имеет права делать больно ни маме, ни сыновьям.
И Людмила Петровна стала жить дальше. Осторожно присматриваться к тому, что рядом, и удивляться, что все как прежде. Даже разрешила себе думать о том, чем займется дальше. Уезжать из Шишима – немыслимо, невозможно, она умрет в любом другом месте, как выдранное с корнем дерево. Но и работы по специальности не найдет ни здесь, ни в райцентре, уж Зинаида Васильевна расстарается. Больше она ничего делать не умела, только учить детей. Других идей не было, хоть торговать иди, как Сашка. И чем все закончится, тоже ясно. Мысли о будущем, и без того робкие и запуганные, обрывочные и слабые, забредали в тупик и там, потыкавшись, скукоживались. Но денег не хватало отчаянно.