Адрес и имя ничего Феде не говорили, но открывший дверь сгорбленный старик был чем-то неуловимо знаком и близок. Федя протянул фотографию, старик сгреб его в охапку и затащил в маленькую квартирку в Клайпеде.
Федя, краснея и сглатывая, рассказал по-быстрому, как запустил графином в председателя райсовета, как провел полгода в интернате, как бежал.
— Где ж ты был пять лет? — удивленно спросил старик с легким акцентом.
— Хамид, мой друг по интернату, уговорил нас троих поехать к нему в Таджикистан. Отец у него клевый. Принял как родных!
Отец Хамида при встрече спросил только: «Досрочно?»
Хамид покачал головой, опустив глаза.
— Значит, ты вроде как теперь определился?
Федя, Макс Черепаха и Хамид стояли перед ним грязные и оборванные, обессилевшие от голода.
— Отец, — сказал тихо Хамид, — я многое понял, а пока спаси нас.
— Добро пожаловать, сынок, твои гости — мои гости.
Они прожили свои самые спокойные годы до шестнадцатилетия, работая физически как проклятые. Резкий запах животных под горячим солнцем, смешанный с запахом испеченных лепешек и таявшегом на них жиром каймака, — лучшие запахи на свете. Раскрытые головки хлопка снились Феде еще несколько лет.
Отец Хамида пришел к начальнику паспортного стола милиции, когда Хамиду и Феде исполнилось шестнадцать, а Макс о своем возрасте не помнил. Он уже легко проговаривал сложные предложения, веселил гостей, разбивая головой кирпичи и поднимая тяжести. Однажды свалил небольшое дерево, долбя его своим лбом. С зарезанных овец снимал шкурку чулком легким и ласковым движением, за Федей ходил покорной собакой. У Макса к тому времени было только два недостатка: он любил засовывать руку в животных и с наслаждением ковыряться во внутренностях, пока они умирали, и еще он стал острить.
— А что там было у твоего сына с этим исправительным интернатом? — поинтересовался начальник-таджик.
— Да сбежал он оттуда. Еще два года тому.
— Молодец, мужчиной растет!
Три краснокожих паспорта стоили не так уж дорого, Макс стал Максимом Черепаховым.
— Так что, — подытожил Федя, вывалив сбивчиво и нетерпеливо перед другом отца свои воспоминания, — начинаю новую жизнь, а деньги небольшие у меня уже есть, там земля хорошая, да и Афган рядом. — Он не стал вдаваться в подробности.
— У тебя, Федя, есть большие деньги. Я обещал твоему отцу. С чего начнешь?
Главное, — сказал Федя, улыбаясь, — полезные ископаемые. Потом — люди.
Никитка дочитал свой роман, он немного охрип, на затылке выросла и ныла небольшая шишка. Ева несколько раз во время чтения вставала и пользовалась эмалированным горшком — на желтом его боку храбро шли друг за дружкой бравые синие утята, утята напоминали холодные подмосковные рассветы и запах мокрой травы из окна дачи. Никитке журчание ее не мешало, он старался не поднимать на Еву глаз. Дочитав, Никитка обнаружил, что Ева лежит, закрыв глаза, дыхания ее он не услышал, осторожно расшнуровал ботинки, снял их и в носках сделал два шага к кровати. Ева, не раскрывая глаз, показала Никитке два пальца. Секретарь вздохнул и подошел к окну.
— Слабоват романчик. — Ева вздохнула и потянулась, насколько ей позволяли наручники. — Главное, социальный аспект плохо раскрыт. С черепахой все понятно, дружба выросла, так сказать, на крови, а вот откуда у Феди деньги, в принципе, чтобы покупать лидеров? Ну что, папочка клад оставил или храбрые мальчики после побега из интерната грабанули кого-нибудь? Еще, как мне кажется, явно не хватает противоположной стороны. — Никитка обернулся и посмотрел удивленно. — Ну, к примеру, бойца с преступностью, который в это время тоже растет в том же интернате, а когда вырастает, вопреки логике системы начинает бороться со злом.
— Ты что, интернатовская? — спросил Никитка, усмехнувшись.
— Упаси Боже, я девочка домашняя, любимая и благополучная.
— Чего ж ты мне предлагаешь мента из интерната?
— Только ради литературного контраста, только из любви к искусству. — Ева села поудобней. — Но я могу подробно проконсультировать тебя, как именно думает и действует борец с преступностью.
— Не успеешь, — усмехнулся Никитка, — твоя одежда почти готова.
— Мы можем заключить договор. — Ева говорила теперь очень серьезно.
— Слушай, девочка, — Никитка смотрел с жалостью, — не обольщайся, я сразу могу тебе сказать, с какой стороны ты представляешь ценность, собственно, не ты, а отдельные функции твоего организма.
Ева задумчиво грызла зубами прядку черных волос, рассматривая красивого секретаря на фоне окна с голубым вечерним небом.
— Ты хочешь сказать?.. — Она растерянно посмотрела в серые глаза пепельного, неприятного оттенка.
— Да, я хочу сказать, что повременил бы с твоей казнью, пока не выяснится, не будет ли у Феди Самосвала наследника, хорошенького такого мальчика.
Еве стало холодно, на руках приподнялись легкие волоски.
— Но навряд ли Хамид захочет нарушать свой раз и навсегда установленный порядок. — Никитка опять посмотрел на Еву с жалостью.
Ну, секретарь, ты меня просто убил наповал. Ладно, два — два!
Дэвид Капа пришел к старому ювелиру. Невзрачная лавка с крошечной витриной Капу не обманула, ювелира он знал давно. В лавке было сумрачно, пахло благовониями, кто-то в глубине помещения перебирал меланхолично струны гитары. Ювелир был еврей — старый, косматый, с чудовищными бородавками на коричневом лице и затасканной ермолкой на круглой плеши.
Адвокат долго устраивался в продавленном низком кресле, покрытом цветным пледом, пришлось хорошенько примериться и так расставить острые коленки, чтобы видеть собеседника. Ювелир прилег на диванчике, перебирая в бороде толстыми пальцами с огромными перстнями.
Они смотрели друг на друга в тишине. В маленьком окошке угасал теплый безветренный день, растекаясь кроваво-оранжевыми полосами по небу.
— У меня большой заказ, — сказал ювелир глухо, — не знаю, как и управлюсь. Адвокат молчал.
— Опять же вопрос с камнями… Одних бриллиантов сто сорок пять штук! Небольших, но все же. А из золота надо справить кольчугу. Небольшую, но все же. А потом, знаешь, еще наручники и головной убор, и все из золота! Вот иродово племя, показали бы хоть эту лярву, которая такое заказала.
Адвокат молчал.
— А ведь это семь с половиной килограммов! Без диадемы! В лучшем случае. Если удастся сделать кольчугу из золотой проволоки. Что это с женщинами делается, Дэвид?
Адвокат встал.
— Когда закончишь заказ? — спросил он.
— Трудный вопрос, Дэвид. Ты еще молодой, да и по профессии не знаешь вдохновения. — Адвокат вздохнул. — Может, завтра к вечеру мои мальчики и смастерят, что ж…
— Я тебе обязан, — поблагодарил адвокат и вышел из ювелирной лавки в крутую улочку, постукивая изящной тростью.
На рассвете другого дня мулла кричал с тонкого минарета в пространство начинающегося дня, в легкий туман, закрывающий старые и новые дома Стамбула, купола храмов, в растворенное в воде солнце.
Ева Курганова, по-прежнему прикованная наручниками к кровати, плакала под эти крики. Слезы щекотно сбегали по щекам, глаза ее были закрыты, тело неподвижно, дышала Ева спокойно и ровно. Может быть, она плакала во сне?
Мальчик Илия в легкой набедренной повязке и с медальоном на шее показывал охраннику у дверей в комнату Евы длинную и тонкую изумрудную змею с золотой головкой. Охранник улыбался, змея скользила по руке мальчика, угрожая иногда мгновенными выбросами крошечного языка. Илия протянул змею охраннику, охранник, как во сне, выставил руку и ощутил необъяснимое блаженство от холодного прикосновения. Змея спиралью оплела его руку, перебираясь все выше и выше к плечу, потом по шее на другую руку и опять движениями спирали вниз по руке. Охраннику вдруг показалось, что он слышит шорох упругих чешуек, видит прямо перед собой увеличенный во много раз желтый глаз змеи с длинным зрачком-лезвием. Он не почувствовал, как Илия снимает у него с пояса ключи.