По ночам близнецы нередко просыпались из-за стонов и вскриков мачехи, доносившихся из соседней комнатушки, служившей спальней для взрослых. По рассказам старших мальчишек с улицы они уже знали, чем по ночам занимаются мужья со своими жёнами, и злились на баламута-отца, опять по пьяни пристающего к женщине, которой, судя по её непрерывным «ахам» и «охам», это неприятно и даже больно. Однако вмешиваться не решались: спальня взрослых – не детское дело.
Но однажды табу на такое вмешательство пришлось нарушить. Имея обыкновение, кроме всего прочего, ещё и болеть вместе, Илюха с Колюхой, одновременно простудившись и до глубокой ночи промучавшись ознобом и головной болью, никак не могли уснуть, и в то же время боялись беспокоить давно улёгшихся спать взрослых, чтобы попросить помощи. Тем более что на этот раз отец вроде бы прекратил свои издевательства над женщиной, и в доме было непривычно тихо. Наверное, в кои-то веки, мачеха получила, наконец, возможность спокойно отдохнуть. Когда же братьям стало совсем плохо, они, не выдержав, встали с постели и негромко постучались в «опочивальню». Им не ответили. Постеснявшись включать свет и подождав, пока глаза лучше привыкнут к темноте, сначала Илюха, как старший, а за ним Колюха, тихонько открыв дверь, вошли. И – отпрянули, настолько странная, напугавшая их картина предстала перед глазами. Такое даже гораздая на выдумки фантазия уличных юнош-знатоков, раскрывших близнецам тайны интимной жизни супружеских пар, вряд ли могла придумать. Она, голая, раздвинув согнутые в коленях ноги, лежала, изгибаясь в страстных конвульсиях, на спине и, сквозь сдерживаемые стоны, лихорадочно что-то нашёптывала, а отец, уткнувшись лицом прямо в её срамное место, покачивал головой и сладко причмокивал.
Услышав шлёпающий по деревянному полу звук убегающих босых ног, Мария в негодовании отпихнула от себя Николая Захаровича:
– Да что же это такое, что за ублюдки, и ночью от них никакого покоя! Попробуй вот сейчас не всыпать им как следует!
Николай, вскочив и попытавшись, как солдат по тревоге, за секунду натянуть на себя брюки, запутался в штанинах и с грохотом упал плашмя, во весь рост на пол. Мария, на ходу облачаясь в первую же попавшуюся под руку одёжку, помогла ему подняться и оба, разъярённые, выскочили в большую комнату, где, дрожа от страха, забились в угол кровати, на которой обычно спали вдвоём, Илюха с Колюхой. Затравленно наблюдая за медленно вытягивающим брючной ремень отцом, забыв о головной боли и некстати поднявшейся температуре, братья одновременно подумали (как вспоминали позже): «Ну, вот и расплата!» И так же одновременно (как тоже вспоминали позже) представили себе чудо: вдруг, откуда ни возьмись, входит в эту комнату их живая, а не мёртвая, но какая-то всё же полупрозрачная мать, берёт в одну руку веник, в другую кочергу и гонит в шею прочь отсюда мачеху. Потом отвешивает крепкий подзатыльник слёзно кающемуся отцу и начинает кормить всех троих вкуснейшими варениками с черникой, которые
в добрые старые времена удавались ей лучше всех в посёлке.
– Ща-а, вы у меня за всё получите! – услышали братья оборвавший их
секундную грёзу визг мачехи. – В край обнаглели, сукины дети. Лупи, давай, чего раскорячился, слюнтяй несчастный!
Сухоруков, схвативший уже за руку ближайшего из сыновей и замахнувшийся ремнём, вдруг отшатнулся с дикой гримасой на лице. Судорожно, как рыба на льду, хватая ртом воздух, сделал два-три шага назад, опёрся спиной о ближайшую стену и уже с реальными, а не пригрезившимися только что мальчишкам слезами на глазах начал медленно оседать на спешно подставленную испуганной Марией табуретку. То, что ему сейчас привиделось, не дай Бог никому – невесть откуда взявшаяся его жена-покойница встала стеной между ним и детьми, говоря при этом замогильным голосом: «Убей лучше меня ещё раз, но деток не тронь…» и толкнула его рукой в грудь, отчего сердцу стало так невыносимо больно.
Близнецы, в страхе уже не столько за себя, сколько за обливающегося солёными слезами и холодным потом отца, подошли к нему, взяли под руки и повели, взрагивающего и всхлипывающего, в его постель. Затем, когда разочарованная и озадаченная мачеха с причитаниями из той же серии «ох, жизни, жизни-и…» покинула их комнату, легли сами, устало забывшись в неотвратимо наваливающемся тяжёлом нездоровом сне. Засыпая, они успели услышать, как ещё раньше захрапел с судорожными вздохами отец.