Терминология «нового советского человека» — строителя социалистического, а затем и коммунистического общества, равно как и соответствующая идеологема (мифологема), возникли в 1930-е гг. Нельзя утверждать, что эта идея была изобретена в СССР, поскольку подобного рода мифологемы были весьма характерны для тоталитарных режимов и аналоги идеи конструирования «нового человека» легко найти в Германии тех же 1930-х, а в Италии еще раньше — в 1920-е гг.14 Однако только в Советском Союзе эксперимент по созданию «нового человека» и «нового общества» оказался столь длительным (итальянский и германский аналоги просуществовали около 20 лет, а советский — свыше 70 лет), что позволил социальному явлению закрепиться в культурной традиции, передаваемой на протяжении не менее двух поколений.
Л. Гудков относит первые попытки эмпирически описать советского человека к 1950-м гг. Они были представлены немецким социологом К. Менертом в его книге «Советский человек» (1958), малоизвестной у нас, но имевшей в свое время значительный резонанс в Западной Европе15. В 1971 г. появляется книга под тем же названием одного из официальных советских идеологов Г. Смирнова, породившая множество подражательных ей советских работ в области «научного коммунизма», представлявшего советского человека исключительно позитивно («мудрый», «отзывчивый», «коллективист», «оптимист»), чуть ли не как сверхчеловека. Ответом на это стали эмигрантские полупародии на образ советского человека (за авторством А. Синявского, А. Гениса и П. Вайля, А. Зиновьева)16. Так или иначе, все усилия советской пропаганды и советских ученых были сугубо умозрительными и сильно идеализированными, поскольку сама возможность охарактеризовать советского человека на материалах социологических исследований появилась в СССР лишь в эпоху М. Горбачева. Тогда, весной 1989-го, под руководством Ю. Левады был начат исследовательский проект под названием «Советский человек», который стал первым в отечественной социологии эмпирическим исследованием на указанную тему. В том или ином виде оно повторялось в 1994, 1999 и 2004 гг., что позволило сравнивать полученные результаты и зафиксировать тренды17.
Мы попытаемся кратко, и поэтому заведомо упрощенно, представить основные признаки «человека советского», ограничиваясь только теми из них, которые могут служить для теоретического объяснения образов, выявленных в нашем исследовании интернет-аудитории.
Конформизм. Человек советский формирует стратегию своего поведения по принципу «как все»18. Этот конформизм делает советского человека легкоуправляемым, манипулируемым, но лишь до определенной степени. Левада подчеркивал деиндивидуализированный, а вовсе не коллективистский характер этого образа. Коллективизм, при всем разнообразии его трактовок, предполагает взаимодействие, взаимопомощь, но как раз таких свойств не наблюдалось в поведении советского и постсоветского человека. Он склонен к единомыслию, но не к совместному действию; его единство с властью пассивное, это единомыслие зрителей, болельщиков, но не соучастников действия. Такой набор характеристик свидетельствует, по мнению Левады, «скорее об определенной принадлежности человека к системе ограничений, чем о его действиях»19. Именно описанный тип поведения мы увидели в период так называемой «Русской весны», в 2014 г., когда чем чаще люди узнавали о том, что большинство поддерживает власть, тем больше увеличивались показатели пассивной поддержки респондентами ее действий, что и фиксировалось в социологических опросах. Однако на демонстрации в поддержку власти этих «единомышленников» приходилось свозить в Москву на автобусах из других регионов.
Этатизм. Левада и это свойство относил к основным чертам советского человека. Типичные советские люди, так же как и их постсоветские наследники, не могли и не могут представить себе ничего, что находилось бы вне государства. При этом образ государства носил и носит мифологический, сказочный или былинный характер. Люди плохо различают границы интересов, функций, возможностей государства и общества; государства как власти и государства как страны. Большинству людей данного типа совершенно чужда идея разделения властей, поэтому власть — это правитель, название которого несущественно (царь, генеральный или первый секретарь, президент). Современные представители вида «человек советский» не обязательно считают, что «власть от бога», но так же, как и их собственно советские предшественники, уверены в безальтернативности власти.