Завершали образ Кита вечно свисающие длинными редкими прядями на лоб редкие волосы соломенного цвета. Дети боялись его, а взрослые благоразумно сторонились. Кит к этому привык, потому почти никогда не говорил ничего лишнего: кроме слов «да», «нет», «сделаю», «понял» слышно от него ничего не было.
Кит мел дорожки между могилами, выносил мусор, белил бордюры. Инструмент в его толстых пальцах-сосисках двигался на удивление споро и ловко. Сегодня он опустился перед бордюром на колени, предварительно подложив картонку, и, макая широкую кисть в ведро, тщательно красил серый бортовой камень. Работы было много, Кит рассчитывал закончить все только поздно вечером. Дело существенно замедляла его грузность. Ему мешали все эти складки, что образовались на его теле, слой жира, не позволяющий свободно двигаться, давивший всем весом на ноги, сжимающий его грудную клетку до сильной одышки. Выметать осенние листья у Кита получалось быстрее. Он утирал пот на раскрасневшемся лице рукавом застиранной спецовки, вздыхал и продолжал работу. Подводить смотрителя нельзя.
Смотритель же сидел у сторожки и пускал в синее небо облачка сигаретного дыма, бросая безразличные взгляды на работающего. Худощавый мужчина, одетый в новый камуфляжный костюм, был настоящим благодетелем Кита. Он подобрал его около рынка – растерянного, голодного, со свежими кровоподтеками по всему телу, спутавшимися от крови волосами. Кит вцепился в рукав его куртки, содрогаясь от зимнего холода, и прошептал: «Помогите мне…»
Он пролежал в бреду и горячке почти целый месяц, и смотритель зачем-то возился с ним, выслушивая невнятные фразы, с хрипом вырывающиеся из огромной груди толстяка. Скорая помощь не стала забирать беднягу в больницу. Врач сделал пару уколов, выслушал его дыхание, осмотрел рану на голове и деловито щелкнул чемоданчиком.
– Я написал названия лекарств. Хочешь – лечи, хочешь – прикопай тут потихоньку. Без документов я его брать не стану, – заявил он смотрителю, выходя за двери сторожки.
Кит оказался сильным. Он выздоровел. И тут же принялся помогать во всем, за что бы ни брался его благодетель.
Смотритель расправил седой ус, отбросив в грязное ведро докуренную сигарету, и пошел в обход по кладбищу.
С тех пор ему стало понятно, что сам Кит знает только собственное имя. На вопросы о его прошлом он не отвечал, впадая в глубокую задумчивость. Но, как напарник, был просто неоценим. Начинал работу рано утром, а заканчивал с закатом, никогда не просил выходных, объясняя, что его медлительность не дает ему права на отдых.
У Кита было единственное, довольно странное развлечение. Смотритель даже как-то проследил за ним. Ничего предосудительного толстяк не делал, просто уходил в темноту кладбища, садился у какой-нибудь могилы и замирал, как будто скорбел по усопшему родственнику. Сам Кит объяснений такому поведению не давал, а смотритель не был чересчур любопытным.
Кит поднялся, расправил затекшие ноги и полюбовался собственной работой. Капля белой краски упала на асфальт, и толстяк сокрушенно покачал головой, рассматривая маленькое белое пятнышко.
– Растяпа, – прошептал он.
– Простите, – раздавшийся за спиной голос заставил его вздрогнуть. – Не могли бы вы мне помочь? Я заблудилась.
Он обернулся к говорившей, удивляясь, что не заметил ее раньше. Легкомысленно яркая одежда незнакомки на кладбище смотрелась неуместно и почти оскорбительно. Кит утер пот со лба, разглядывая огромные солнцезащитные очки, белую трость и футляр для скрипки в руках хрупкой девушки. Она была слепа, и это многое объяснило Киту.
– Слушаю вас, – произнес он, и собственный голос показался ему сегодня особенно писклявым, как бывает у тучных людей.
Девушка торопливо поправила распущенные волосы и, глядя мимо него укрытым темными очками взглядом, произнесла:
– Мою маму похоронили позавчера, я не помню дороги к ее могиле, потому что мы заезжали на автомобиле, а теперь плутаю по дорожкам и совершенно не понимаю, где нахожусь…
Кит прикрыл ведро с краской картонкой, засунул кисточку в банку с водой и неторопливо уточнил:
– Ваша мама – Лидия Аверкова?
– Совершенно верно, – пробормотала девушка, зачем-то поправляя платье.
– Пойдемте, я провожу вас, – предложил Кит, подставив локоть, чтобы девушка взяла его под руку.
Он замер, и с каждой секундой его румянец становился ярче, занимая всю поверхность округлых щек. Девушка ловко уложила на его руку тонкие пальчики, как будто точно знала, где его локоть.
– Знаете, мне тяжело без нее, – вдруг разоткровенничалась она. – Я не представляю даже, как выглядит моя одежда. Она сильно нелепа при таких обстоятельствах?
Кит покосился на ее тонкий профиль и поджал губы, размышляя над ответом.
– Не думаю, что это имеет сейчас какое-то значение. Вы скорбите, лишь это важно, – это была одна из тирад, которые Кит выдавал крайне редко, а проще сказать – почти никогда.
– Спасибо, вы добры ко мне, – прошептала девушка, слегка пожав его пухлую мягкую руку.
Место захоронения было свежим. Деревянный крест, живые цветы, холмик еще не осевшей земли, простая табличка с датами рождения и смерти под именем, отчеством и фамилией – вот и весь антураж конца жизни. Кит подвел девушку к самому кресту и положил ее руку на брусок свежего дерева, из которого тот был наскоро вытесан. А затем смущенно пробормотал:
– Ну, вот мы и на месте…
Девушка остановилась. Ловким привычным жестом она открыла футляр и достала скрипку. Смычок в ее руке дрогнул, она замерла, зажав инструмент подбородком. Кит тоже замер, вглядываясь в черты девушки и наблюдая за ее действиями. Предвкушение предстоящего события заставило его затаить дыхание. Он нервно теребил пальцами пуговицу спецовки.
– Не уходите, пожалуйста, я опять потеряюсь. Просто хочу поговорить немного с мамой… – попросила она и, не дожидаясь ответа, коснулась струн смычком.
Кит не смог бы ответить, потому что с самым первым звуком музыки душа его унеслась куда высоко-высоко, пальцы замерли на пуговице, сжимая ее все сильнее. Скрипка надрывно плакала в руках девушки, звук несся неведомым фантастическим существом над кладбищем, рождая печаль во всех, кто мог слышать его в тот момент. Кажется, что этот звук никогда не умрет, блуждая между судеб, упрятанных за именами и датами. Он родился, чтобы жить вечно и хранить в своей песне все истории лучше, чем хранит их человеческая память. Но девушка в темных очках отняла от струн смычок – и магия исчезла. Пуговица в пальцах Кита треснула, сложившись пополам.
– Понимаете, кроме нее я никому не нужна по-настоящему… – призналась девушка, укладывая инструмент в футляр. – Вокруг меня люди, которые, в общем-то, равнодушны, но с удовольствием используют меня, когда им это удобно…
Она поспешно вытерла платком выкатившуюся из-под очков слезу. Кит растерянно покосился на разгорающийся закат и неловко сообщил:
– Скоро стемнеет…
Девушка развернулась в его сторону, пряча в карман платок.
– Добрый незнакомец, для меня стемнело уже давно. Я видела свет и даже успела к нему привыкнуть, но теперь он бывает только в моих снах, – грустно улыбнулась она.
– И вы не боитесь находиться в такое время на кладбище? – попытался оправдать неловкость Кит.
– Я не могу бояться. Если верить в такие предрассудки, то я давненько живу в подобном мире, – пояснила девушка.
Кит настороженно оглянулся, будто проверил, есть ли кто-то рядом с ними, а потом прошептал:
– Я тоже живу… По ночам… Я могу с ними говорить… Только не посчитайте меня сумасшедшим – они тоже говорят со мной. Я узнал почти все их жизни, беды, сожаления, боль и страдания.