Всё сказанное, впрочем, справедливо лишь для ясных дней. В пасмурную погоду - каковая всё же более обычна для питерского межсезонья - мне нравится бродить по набережной Мойки. Ледохода здесь не увидишь. Почерневший ноздреватый лёд тихо истаивает, оставляя на плаву набросанные за зиму окурки и жестянки из-под пива. Лишь их одних и несёт река, прозорливо названная когда-то аборигенами-чухонцами Грязной.
Отсюда, с набережной, кажется, будто стена фасадов вырастает прямо из тёмной воды. Это не так, конечно. Дома от реки отделяет проезжая часть и тесный от людей - а в большей степени из-за припаркованных как попало машин - тротуар. Слишком много стало тех и других. Тесно.
Прежде от суеты возможно было спастись, нырнув в один из дворов, но в последнее время они, в основном, стали недоступны. Недвижимость здесь престижна. Не только квартирами, но и целыми парадными её скупили вновь народившиеся буржуа. Их обаяние скромнее, чем у предшественников потому и денег больше. Теперь стальные ворота, камеры наблюдения и охранники в засаленных чёрных робах надёжно ограждают от неудачливой черни новых хозяев. Странно только, почему те, не скупясь на кованные в стиле ампир ворота, жалеют денег на приличную охрану. Старорежимные дворники с бляхами на фартуках и то смотрелись, право же, благообразней.
* * *
Остановившись у третьей по счёту запертой подворотни, я отчаялся насладиться унылой серостью и тишиной «колодца». Уже равнодушно, без прежней досады глядя на мигающий огонёк электронного замка, достал сигарету.
- Простите за беспокойство! - раздался у меня за спиною голос заядлого, судя по хрипоте, курильщика. - У вас огоньку не найдётся?
Я обернулся и щёлкнул зажигалкой. Говоривший, рукой прикрывая пламя от ветра, склонил голову, так что лица его в тот момент рассмотреть не случилось. Да я, впрочем, и не пытался. Заметил только, что прикуривал он папиросу, а на голове носил нелепую вязаную кепку, из-под которой торчали скрывавшие уши волосы. Русые, но изрядно тронутые сединой, они казались отчего-то неопрятными.
Затянувшись, незнакомец зашёлся надсадным кашлем, сквозь который едва удалось разобрать слова благодарности.
- Не за что, - бросил я в ответ и перешёл на другую сторону проезжей части, благо автомобильная пробка позволяла сделать это без труда.
Мутные неторопливые воды Мойки вполне гармонировали с овладевшей мной меланхолией. Если облокотиться на гранитный парапет, отвернувшись от городской суеты, то получится ничуть не хуже, чем приютиться в глухом дворе.
Стальная, в кожаном чехле, фляжка - подарок позабытой возлюбленной - перекочевала из внутреннего кармана ко мне в руку. Я любил эту вещицу, а вот к женщине, когда-то её подарившей, давно относился равнодушно. Привязанность к вещам переживает чувства к людям так же, как сами вещи переживают людей.
Фляжка закупоривалась винтовой пробкой, поверх которой крепился колпачок в виде тридцатиграммовой стопки. Я, однако, не стал его использовать, а глотнул немного водки прямо из горлышка.
Финская «Koskenkorva», купленная по случаю в Duty Free, горячей волной прокатилась по пищеводу. Мне подумалось, что выбирая сегодня между коньяком и водкой, не напрасно отдал предпочтение последней. Заливать тоску коньяком - всё равно, что поминать усопшего шампанским.
Пребывая в компании собственных мыслей, я в ином обществе в тот час не нуждался, и потому, боковым зрением заметив справа некое движение, ощутил неудовольствие. Лёгкое, поскольку городские улицы, всё же - не то место, где разумно искать одиночества.
Не из любопытства, но машинально посмотрев направо, я обнаружил давешнего незнакомца. Тот, должно быть, пошёл следом, и теперь, стоя метрах в трёх от меня, раскуривал новую папиросу от прежней.
Во избежание назойливых приставаний с разговорами, или того хуже - с просьбами, можно было бы отойти в сторону, однако незнакомец, казалось, никакого внимания на меня не обращал. Когда же он не выбросил окурок в реку, а упрятал в карманную пепельницу, то и вовсе вызвал к себе симпатию и некоторый интерес.
Я принялся искоса его разглядывать.
Помимо упомянутой кепки, одежда незнакомца состояла из мешковатой драповой куртки и коротковатых, но отутюженных брюк. Довершали наряд синие с красной подошвой кроссовки. Складывалось впечатление, что человек этот либо вовсе не обладает вкусом, либо совершенно безразличен к собственной внешности.