Смотритель же сидел у сторожки и пускал в синее небо облачка сигаретного дыма, бросая безразличные взгляды на работающего. Худощавый мужчина, одетый в новый камуфляжный костюм, был настоящим благодетелем Кита. Он подобрал его около рынка - растерянного, голодного, со свежими кровоподтеками по всему телу, спутавшимися от крови волосами. Кит вцепился в рукав его куртки, содрогаясь от зимнего холода, и прошептал: «Помогите мне...»
Он пролежал в бреду и горячке почти целый месяц, и смотритель зачем-то возился с ним, выслушивая невнятные фразы, с хрипом вырывающиеся из огромной груди толстяка. Скорая помощь не стала забирать беднягу в больницу. Врач сделал пару уколов, выслушал его дыхание, осмотрел рану на голове и деловито щелкнул чемоданчиком.
- Я написал названия лекарств. Хочешь - лечи, хочешь - прикопай тут потихоньку. Без документов я его брать не стану, - заявил он смотрителю, выходя за двери сторожки.
Кит оказался сильным. Он выздоровел. И тут же принялся помогать во всем, за что бы ни брался его благодетель.
Смотритель расправил седой ус, отбросив в грязное ведро докуренную сигарету, и пошел в обход по кладбищу.
С тех пор ему стало понятно, что сам Кит знает только собственное имя. На вопросы о его прошлом он не отвечал, впадая в глубокую задумчивость. Но, как напарник, был просто неоценим. Начинал работу рано утром, а заканчивал с закатом, никогда не просил выходных, объясняя, что его медлительность не дает ему права на отдых.
У Кита было единственное, довольно странное развлечение. Смотритель даже как-то проследил за ним. Ничего предосудительного толстяк не делал, просто уходил в темноту кладбища, садился у какой-нибудь могилы и замирал, как будто скорбел по усопшему родственнику. Сам Кит объяснений такому поведению не давал, а смотритель не был чересчур любопытным.
Кит поднялся, расправил затекшие ноги и полюбовался собственной работой. Капля белой краски упала на асфальт, и толстяк сокрушенно покачал головой, рассматривая маленькое белое пятнышко.
- Растяпа, - прошептал он.
- Простите, - раздавшийся за спиной голос заставил его вздрогнуть. - Не могли бы вы мне помочь? Я заблудилась.
Он обернулся к говорившей, удивляясь, что не заметил ее раньше. Легкомысленно яркая одежда незнакомки на кладбище смотрелась неуместно и почти оскорбительно. Кит утер пот со лба, разглядывая огромные солнцезащитные очки, белую трость и футляр для скрипки в руках хрупкой девушки. Она была слепа, и это многое объяснило Киту.
- Слушаю вас, - произнес он, и собственный голос показался ему сегодня особенно писклявым, как бывает у тучных людей.
Девушка торопливо поправила распущенные волосы и, глядя мимо него укрытым темными очками взглядом, произнесла:
- Мою маму похоронили позавчера, я не помню дороги к ее могиле, потому что мы заезжали на автомобиле, а теперь плутаю по дорожкам и совершенно не понимаю, где нахожусь...
Кит прикрыл ведро с краской картонкой, засунул кисточку в банку с водой и неторопливо уточнил:
- Ваша мама - Лидия Аверкова?
- Совершенно верно, - пробормотала девушка, зачем-то поправляя платье.
- Пойдемте, я провожу вас, - предложил Кит, подставив локоть, чтобы девушка взяла его под руку.
Он замер, и с каждой секундой его румянец становился ярче, занимая всю поверхность округлых щек. Девушка ловко уложила на его руку тонкие пальчики, как будто точно знала, где его локоть.
- Знаете, мне тяжело без нее, - вдруг разоткровенничалась она. - Я не представляю даже, как выглядит моя одежда. Она сильно нелепа при таких обстоятельствах?
Кит покосился на ее тонкий профиль и поджал губы, размышляя над ответом.
- Не думаю, что это имеет сейчас какое-то значение. Вы скорбите, лишь это важно, - это была одна из тирад, которые Кит выдавал крайне редко, а проще сказать - почти никогда.
- Спасибо, вы добры ко мне, - прошептала девушка, слегка пожав его пухлую мягкую руку.
Место захоронения было свежим. Деревянный крест, живые цветы, холмик еще не осевшей земли, простая табличка с датами рождения и смерти под именем, отчеством и фамилией - вот и весь антураж конца жизни. Кит подвел девушку к самому кресту и положил ее руку на брусок свежего дерева, из которого тот был наскоро вытесан. А затем смущенно пробормотал: