- На охоту хошу, - говорил Мориц. - У меня сопака - снаеш, какая? У-у-у. Сферь. Итем с ней, - Мориц вставал с невысокой завалинки, показывал, как они идут, - втрук: стоп. Она фстает колом, фот так. Показыфает лапкой - там саяц. И патает.
- Зачем? - не понимал я.
- Как сатшем?! А фтруг я промахнусь по сайцу, по ней - нет. Фсяко пыфает.
- А тетка Катерина что делает?
- У нее - хосяйстфо. Тфе казы, пять куритс. Ты тумаешь, лехко? А я? Тоше знаешь... Окорот...
В небольшом огороде росла картошка, около хибары, где жили Мориц с Катериной, жались пара грядочек с луком и чесноком. Земли вокруг поселка лежало немеряно, земли никому ненужной, никем не тронутой.
- Почему не сажаете больше, почему не расширяетесь?
- Сатшем? Раньше пыло нелься, а сейчас уше не ната. Тетей нет. А сколько нам с Катушкой ната? Пустяки.
- Продавали бы.
Мориц смеялся до слез:
- Кто?! Катушка? Она бесплатно это-то отдает. Нашел спекулянтку.
- А ты?
- Я?! На базар?! Ты - турак?
В общем, это был философ натуральной школы, живший в мире со всем миром («трушно шифем»). Он не хотел ничего сверх самого необходимого. Его часто звали помочь, и он охотно приходил. Не все и не всегда было удачно.
- В прошлом коту сфинью посфали колоть. Мозес сфинью откармил. Хароший такой сфинья, путоф на тесять. В ательном сарайтшике. Пришло фремя калоть, а он поится или шалка ему, я не снаю. Пришел: пайтем, Мориц. Пайтем. Я куфалду фзял - не люплю острые претметы. («А как же шашка?» - перебил я бывшего рубаку). Не люплю, - повторил он с неудовольствием и продолжал, - пришли. Гофорю Мозесу: открой тфреку и отойти. Сфинья фыйдет, тут я его и утарю. Открыл Мозес тферку, сфинья фышел, а отойти он не успел. Я пыстро утарил. Как рас по калену попал. Нока в тругую сторону согнулся, сильно согнулся. Мозес закричал, сфинья испукался. Я фторой рас утарил. Упил. Почему Мозеса? Сфинью. Кстати, фтшера прихотил. Кто? Мозес. Про тепя спрашивал. Как хотит? Нока немношко не кнется. Софсем. Ни туда, ни сюта. Нитшего, трушно шифем.
В последний раз я был у него в разгаре лета. Мы приехали с женой, Мориц сидел на завалинке, вытирая коричневый лоб платком черного шелка.
- Не хати тута, - махнул он рукой на дом, - пусть они стороваются, папы, что с них фсять. Шарко там. У меня спирт есть, - продолжал он без перерыва, - только мяса нет. Суслика путешь?
В тени дома было градусов тридцать пять, пить спирт не хотелось решительно, но Мориц бы обиделся надолго. Бог с ним с сусликом, хлебом закушу, - подумал я.
- Буду.
- Малатец, - он быстро проскользнул в сарай и вскоре вышел с трехлитровой банкой, на которой почему-то было написано «Тормозная жидкость». До сих пор я не знал, что тормозную жидкость разливают в такую тару.
- Ты уверен? - спросил я, ткнув рукой в этикетку.
- Три тня пил, - успокоил меня Мориц, расставляя стаканы, - нет, не из этой панки, из такой ше. Атна партия. Паташти.
Он снова исчез в сарае и появился с синим эмалированным тазом, полным какого-то темного мяса. Принес полбулки хлеба, нож, пару вилок и несколько синеватых луковиц. В черепке была соль.
- Тафай, - сказал он, поднимая стакан, - рат тепя фитеть. Малатец, што приехал.
Мне показалось, что в банке был ацетон, только без запаха. Просто чудо то, что мне удалось протолкнуть в себя полстакана этого жуткого пойла. Мориц сочувственно хрупал луком.
- Тяшело, та? Фторая лекше пойтет, - он разлил по новой, решительно отстраняя все еще могучей рукой мои слабые попытки отказаться.
Он поднял стакан и сказал, глядя мимо меня на пыльную дорогу, ведущую как будто в никуда:
- Ты приехаль исталека. Там прохлатна, там люти, фота. Тут нитшефо нет. Ты приехаль ко мне. Спасипо тепе. Но тут тоше сфетит солнце. Тафай фыпьем са тепя и са солнце - пусть оно сфетит.
- Жарко, Мориц, - пробормотал я, чувствуя, что меня уже развозит, а сейчас еще добавим...
- Ты - турак, - добродушно сказал он, - малатой еще, пройтет с котами...
Олег Епишин
Яблоки из чужого сада
Врачи - народ суеверный, хотя не всегда любят в этом признаваться. Медикам хорошо известно, что если, например, ты согласился заменить кого-то на дежурстве, то непременно жди «сюрприза».
В этот раз я подменял коллегу, срочно уехавшую в деревню к заболевшей матери.
Причина, в общем-то, уважительная, а мне все равно было как-то неуютно на «чужом» дежурстве.
Летом в терапии районной больницы людей на лечении немного. Три язвенника с обострением, двое больных с пневмонией, один с пиелонефритом.
Я перелистывал истории болезни, готовясь к вечернему обходу, когда в дверь ординаторской кто-то робко постучался. Вошедшему мужчине было на вид далеко за пятьдесят, но он старался выглядеть моложе. Яркий спортивный костюм с курточкой на молнии, легкие «фирменные» кроссовки, на шее медальон на изящной цепочке.