Грудь у всех Адденсов была слабая - и у отца их, и у деда, и у лавочника Адденса, и у его старшего брата. Не просыпаясь, Адденс-младший закашлялся, захлебнулся, из горла его хлынула желчь, и утра он уже не увидел.
Никто больше не видел и кота Мейн. Только коты и кошки горожан еще долго собирались к ее дому в сумерках, но напрасно ждали они, когда же зазвучит лютня и приоткроется дверь, приглашая на вечеринку...
- Я не убивала лавочника Адденса, - в последний раз, собравшись с силами, прошептала Мейн Корнелиус. - И я не губила христианские души, я не сговаривалась об этом с кошками, я не занималась блудом с сатаной...
- Срань Господня! - прикрикнул на нее глава трибунала. - Ты призналась во всем на следствии, а теперь отказываешься!
Мейн не знала, что отказ от предыдущих показаний - это смертный приговор. Когда ее привезли в Амстердам, ей даже не сказали, в чем ее обвиняют, зато продержали три дня без сна, воды и пищи, а потом пытали и били, били и пытали. Не выдержав пыток, Мейн и впрямь согласилась, что была ведьмой и даже вызывала бурю, приказывая кошкам плясать быстрее, но, придя в себя, ужаснулась...
Теперь Мейн было уже все равно. Одетая в рубашку - особую «рубашку кающегося грешника», привязанная к столбу, она стояла на городской площади, а под ногами у нее громоздились вязанки хвороста. Дышать ей было больно: переусердствовав, палач сломал ей несколько ребер. Толпа, собравшаяся поглазеть на аутодафе, выкрикивала ругательства, в Мейн полетело несколько камней.
Хворост занялся. К ногам - грязным, окровавленным, распухшим от гангрены - подбежали огненные языки, похожие на рыжие кошачьи хвосты. Они тронули почерневшую кожу, мгновенно взявшуюся волдырями, пламя затрещало, волдыри начали лопаться. Вот и подол вспыхнул, и затрещали свалявшиеся, слипшиеся от крови волосы, спускавшиеся ниже пояса...
Боли Мейн не почувствовала. Ее заплывшие от побоев глаза уже закрылись, и ей казалось, что к ней ластятся рыжие кошки. Трутся о подол рубахи, потом встают на задние лапки, покачивают головами, кружатся, мяукают в такт. Мейн подняла голову и запела «Дири-дири-дом».
И протяжным печальным «мя-а-а-у» ответили ей из всех закоулков кошки Амстердама.
БУКА
Оля остановилась над плитой, держа в руках кастрюлю, и задумалась.
Что же она собиралась сварить-то?
В последнее время у Оли бывали странные провалы в памяти. Она могла ни с того ни с сего вспомнить, как подружки на дне рожденья вопили «Хотим погулять у тебя на свадьбе!» или как бабушка внушала ей: «Муж пришел - ты его сразу накорми, что же, он ждать должен?», а вот был ли он, этот муж, и когда была свадьба - не помнила.
Наверное, когда-то была, раз муж приходил домой.
Куда он уходил и откуда приходил, Оля тоже не всегда могла вспомнить. Вот и сейчас она наморщила лоб, вспоминая, что любит ее муж на обед.
- Обед - это днем или вечером? - спросила Оля сама себя. За спиной послышался негромкий смешок, Оля обернулась, но никого не увидела.
Обычная кухня. Голубой кафель, яркая клеенка на столе, линолеум «под паркет». В углу так и остались капли крови - должно быть, Оля забыла их затереть.
...Он вошел в кухню - не вошел, а ворвался, хлопая грязными подошвами ботинок: на улице шел дождь.
- Что ты стоишь? - раздраженно спросил. - Ты что, еще ничего не готовила?
- Я забыла, - виновато ответила Оля. - Что ты хотел поесть, напомни?
- Я еще должен ждать, что ли? - возмутился он. - Что ты вообще делала весь день, позволь спросить?
Оля сморгнула. Надо было срочно что-то ответить. Что-то... уважительное.
- Я была с детьми, - проговорила она.
- Какими еще детьми? - он замер, рука, занесенная над головой Оли, застыла на полпути.
- С нашими, дорогой, - Оля почувствовала себя увереннее.
- Идиотка, ты надо мной издеваешься? - вспылил он. - Забыла, как в прошлый раз довыеживалась?
Оля действительно забыла и теперь беспомощно смотрела на него, соображая, что же ему ответить. Похоже, ему совсем не нравятся мои провалы в памяти, думала она. Бабушка любила повторять: «Брат любит сестру богатую, а муж - жену здоровую».
- Так я тебе напомню!
- Игорь, - воскликнула Оля, - ну забыла, что ж такого? Я была занята!
- Кто? Какой Игорь? Это что, твой любовник?
Оля упала на пол и закричала...
Когда она пришла в себя, все тело саднило. Рука не слушалась. Оля попыталась ей пошевелить - и зашипела от резкой боли. То, что было слева... это была не ее рука. Какая бывает рука, Оля еще помнила. А это - это было мясо, голое окровавленное мясо, прорванное, будто изжеванное, и из этого мяса торчали осколки кости.