Мы с тобой, словно сестры, похожи: глаз раскосостью, стройностью
стана,
Лоском шерсти и бархатом кожи, нетерпимостью к псам и мужланам,
Мягким тембром, изящностью линий, ненасытностью рыбой и лаской,
Взглядом стервы, загадочной силой или нежной невинностью масок.
Девять лет я живу в твоей стае. Да, я зверь, но совсем не домашний.
И звериным чутьем ощущаю запах хищницы, скрытой и страшной.
По утрам, жизнелюбием ярким, ты, как кошка, сыта и ленива.
Грациозность налюбленной самки, я сама наблюдаю ревниво:
Помурлычешь котяре игриво, по соседству храпящему сладко,
Гибким телом скользя по перине, приседаешь на задние лапки.
В зеркалах, от стыда запотевших, - отраженье бесстыдной гравюрой,
Выгнув спину котенком потешным, поскребешь простыню маникюром.
Ты всему у меня нахваталась, да и я у тебя, вероятно,
Презирать по-звериному жалость, быть в любви не всегда адекватной.
В гладиаторской битве трех улиц, я - для самого злого награда.
Твой самец носит рыбу и куриц, но совсем не поёт серенады.
И котят наших вместе любили, правда матерью я была чаще.
Только, знаешь... твоих не топили! Не познала ты мук. Величайших.
Каждый раз материнскою болью выгораю и вновь матерею.
И смиряюсь с дозволенной ролью, - я домашний зверёк. Ты - Зверее!
Стал без сна уставать
Как грызёт тишина! Как зубасты и злющи секунды!
Лупоглазой луне на людские дела наплевать.
Я один в эту ночь. Одиночества смысл паскудный
Стал до боли простым, словно сами сложились слова.
Между нами зима. Миллионы мертвеющих метров.
Здесь не знает никто, что за зверь - телефонная связь.
Ты на фото грустишь и морщинки у глаз всё заметней.
Я, урод, в Новый год между домом и делом увяз.
Я в гирляндах проблем, горбят плечи громадные гроздья.
Суетясь в пустоте, сам себе созидаю «дела».
И работой дурной приземлён, вбит по брови в безбродье...
Я теряю тебя. Ты меня слишком много ждала.
Стал без сна уставать... Бесноватою лунною ночью
Я на шабаш последний сгоняю гордыню и лень,
Порешу и спляшу на гробах наших бед-одиночеств
И абсент буду пить на костях надоевших проблем.
Разгонюсь, ускользну из зубов тишины - злой и лютой,
И в последний вагон, задыхаясь от счастья, вломлюсь.
Я к тебе понесусь под речёвку вагонного люфта,
Засыпая под марш: «Я люблю... я люблю... я люблю...».
Версия
Жили-были втроём в параллельном от бренности времени
Он, Она и случайно приблудший космический Разум.
Он охотился, резал из шкур зодиачных зверей ремни,
Чтобы упряжь для Разума шила Она раз за разом.
Жеребёнок, отбившись от Единорожьего племени,
Счастлив был обрести наконец-то разумное стадо.
Правда, больно бывало от сшитого строгого стремени,
Но терпел стригунок, по наивности верил: так надо.
Он стихами из звёзд расписал для Неё все вселенные.
Танцевала Она для Него вечерами столетий.
Разум в стойле грустил, понимал, что становятся пленными
Даже самые умные мысли, - любовь хлеще плети.
А когда запряжённый в повозку жеребчик бежать устал,
В бледных отблесках лун спотыкался, не видя дороги,
Чтоб Её ублажить, Он нахлёстывал Разум безжалостно,
Он не знал слова «бог», но безбожно считал себя богом.
У бесплотного плеть, озверевши, чуть душу не вышибла.
Или вместо души - мироздания вечную тайну.
К счастью, Разум, хотя и комолый, но всё-таки высший был,
Закусив удила, возле чёрной дыры вдруг... растаял...
Почему ты с утра на меня вечно злая и страшная?
Разве я виноват в том, что Питер - дыра-непогода?
Да, опять на метро. Что с машиной? Ты лучше не спрашивай!
Где мой разум? Мне что-то похожее снилось сегодня.
Рецидив
Вечереет и веет весною,
Сшиты шустрой тропой километры,
Сосны хриплыми скрипками ноют
Под смычком виртуозного ветра.
На обласканной солнцем поляне
Каждый метр - Весною истоптан.
Дым костра горьковатым кальяном
Лёд внутри меня медленно топит.
Старым негром сипит черный чайник,
Саксофонистый нос продувая,
Эскадрилья блондинистых чаек
С «эшелонов» ворон выбивает.
Древний кедр, в продрогшем похмелье,
Пьёт весну каждой рюмкой-хвоинкой.
Обнажив по-бесстыжему мели,
Спит река с берегами в обнимку.
Бурундук, как судьба, полосатый,
Тощий хвост свой несёт «пистолетом»,
И в рюкзак лезет мордой усатой,
Словно в душу, с приветом из лета...
И в щемящей, щенячьей истоме