Некоторое время они сидели молча. Даже Медасфен выбрался из укрытия и подобрался поближе к лагерю, чтобы лицезреть все изменения, происходящие с Кейлотом. Лютто хотел было прогнать его, и даже положил ладонь на увенчанную сапфиром рукоять кинжала, но потом передумал. Он все-таки достал оружие - и ему понравился эффект, который произвело это движение на Медасфена - но лишь для того, чтобы приложить лезвие к губам воина.
- Ну что? - спросил на этот раз Ватто.
Лютто поднес кинжал к глазам.
- Три четверти часа уже прошло? - спросил он.
- По-моему, да, - ответил его брат, для точности сверяясь с поднимающимся из-за горизонта солнцем.
- Тогда мы выиграли, - просиял Лютто. - Он жив!
***
Кейлот открыл глаза на четвертые сутки после сражения с Алмазным Драконом. Он мог проснуться гораздо раньше, ощущал настоятельную готовность это сделать, чувствовал, как его сознание, подобно пузырьку воздуха, поднимается на поверхность сквозь толщу мутной воды беспамятства. Даже видел тусклый свет, пробивающийся к нему сквозь закрытые веки, как рука, протянутая утопающему. Но всякий раз его что-то останавливало. Поражающая слабость тела, отяжелевшие веки, даже мысли, казалось, имели свой немалый вес и носились в голове, как стрелы с утяжеленными наконечниками. Кейлот понимал, что должен успеть вынырнуть и глотнуть свежего воздуха, но всякий раз неизвестно откуда берущаяся, сокрушительная волна вновь и вновь уносила его в глубины подсознания. Иногда он явственно ощущал запах дыма (воин не мог идентифицировать подобный аромат, но подозревал, что он ему уже давно знаком), чувствовал, как склонившаяся и раскачиваемая ветром травинка щекочет ему щеку, понимал требовательную необходимость убрать ее со своего лица, но не имел возможности это сделать.
И вот, наконец, на исходе четвертого дня сознание прояснилось и заняло отведенную ему позицию, как вывихнутый сустав, который после вправления возвращается в первоначальное положение. Кейлот открыл глаза. Над долиной Тана стремительно сгущались сумерки, но даже такой тусклый свет больно полоснул по глазам, успевшим привыкнуть к темноте. Калейдоскоп красок, изумительный и чарующий в разнообразии цветов и оттенков, пришел на смену всепоглощающей серости. Кейлот никогда не видел ничего подобного, даже в детстве. Следующей волной на него навалилось многообразие запахов и звуков. Потрескивание костра и запах дыма, шелест листвы и аромат травы, пение цикад и запах хвои. Так много удивительного было в этом мире... Но куда больше радовало то, что любому явлению и образу его мозг тут же отыскивал подходящее название.
Когда первые ощущения чуть притупились, Кейлот не без труда приподнял голову и огляделся. В паре ярдов потрескивал костер. Неподалеку от него расположился Лютто. На камне перед ним лежала тушка зайца, но южанин не спешил приступать к его потрошению. Вместо этого он задумчиво подбрасывал в руке кинжал и наблюдал за тем, какие замысловатые кульбиты выделывало в воздухе поблескивающее изогнутое лезвие. Казалось, захватывающее кружение стали прельщало южанина гораздо больше, чем готовка пищи и последующее ее употребление.
- Лютто, - позвал Кейлот. Естественно, бездействовавшие долгое время голосовые связки его подвели. Воин попытался еще раз.
Южанин встрепенулся. Сначала бросил недоверчивый взгляд через плечо. Потом его глаза скользнули бледному лицу Кейлота. Однако Лютто как будто не заметил никакой перемены и вновь вернулся к своему излюбленному занятию. Его кинжал взметнулся вверх, описал в воздухе еще одну безукоризненную параболу, рукоять заняла исходное положение в ладони... и вдруг он опять посмотрел на Кейлота.
- Господин! - воскликнул Лютто, мгновенно позабыв обо всем на свете. - Вы пришли в себя!
Воин попытался приподняться. Левая рука услужливо предоставила ему опору в виде оттопыренного локтя, но правая словно бы окаменела. Лютто положил руку ему на грудь и слегка надавил.
- Нет, лучше лежите. Лежите! Вам еще рано подниматься!
- Что случилось?
- Вы убили Алмазного Дракона!.. Вы помните?
Кейлот напряг память, но все, что она смогла ему предоставить, это скудный набор из довольно смутных образов, немногим отличающихся от вереницы отражений на поверхности старого тусклого зеркала. Возможно, в этих нечетких картинах было место и подвигу, и отваге, и гибели чудовища... Но все они могли относиться к событию четырехдневной давности с тем же успехом, как и к более ранним происшествиям в жизни воина.