Дымыч отложил трубку в сторону, устроив ее в заботливо принесенной кем-то пепельнице, словно в колыбели. Тут он нахмурился и продолжил рассказ немного другим, тревожным тоном.
- Прибыла в наш рай компания несвойственная. Тройка молодых людей высокомерных, пренебрежительных, бросающих чаевые размером с зарплату, да несколько девиц с ними. Как раз в тот момент на базе никого не было, кроме них. Испугался я за Марину, приволок на всякий случай из лесу дрын потяжелее, да припрятал у конторы. Какое-никакое, а вооружение против этих хлыщей. Но кроме плоских сальных шуточек они себе ничего не позволяли. Началось все уже в конце дня, когда Марине домой уж надо было идти. Из коттеджа молодцов девицы вылетали в слезах одна за одной, а после и сами отдыхающие нувориши появились. Пьяные, остервеневшие, они направились в контору. Я в тот момент как раз выслушивал рассказ одной из девиц, что эти типы какой-то дряни нажрались, изнасиловали их, избили да вышвырнули. Все это испугало меня не на шутку. Взял я оружие свое да и отправился на защиту Марины, пока Петрович милицию пытался вызвонить.
Дымыч было потянулся к трубке, но рука его на полпути остановилась и легла на стол совсем рядом с пепельницей. Передумал он курить, видимо.
- Бился я недолго, хотя и отчаянно. Отоварили меня в аккурат по затылку, потом все, как через туман, будто и был я там, и не было меня. Слышал я, словно из-за стены, как они Марину стали доставать. Да не растерялась наша Мариша. Вдруг говорит: «Да что за проблемы, ребята? Вы собой очень хороши, да и не жадные. Все будет, только дайте мне для вдохновения вам одну песенку спеть. Обещаю, вы не пожалеете». Я было дернулся выручать Марину, да понял, что связали меня плотно. Подергался немного, да притих в тот момент, когда Марина струн гитарных коснулась. Так тебе скажу, Пашка, не слышал ты никогда настоящей песни. Вот я слышал, знаю, что это. Было в голосе ее то, что сводит с ума мужское существо. Если бы не упакован я был веревкой, как копченая колбаса, уже бы был у ее ног, готовый голову за нее положить, любой приказ выполнить. Жил этот голос во мне, пульсировал в крови огненной страстью и нежностью. Такого никогда я больше в жизни не чувствовал...
Дымыч замолчал, опустил голову, укрыв взгляд, потом опять выпрямился, плечи расправил и продолжил:
- Не один я такие чувства испытал. Охламоны эти тоже прониклись. Маришка как-то легко предложила им отправиться купаться на реку, на ее дальний любимый пляж. Я видел, как выходили они из конторы, забился в попытках освободиться, да получил ботинком в голову и отключился. Так и провалялся непонятно сколько времени, очнулся, когда за окном уже вовсю стрекотали сверчки. Тревога исчезла, когда я услышал, как Марина с Петровичем переговариваются шепотом. Во мне сразу такая радость родилась, что я улыбался, слушая обрывки фраз: «Беги, русалка, нет места тебе в миру отныне, ты три души человеческие загубила, на дне морском место твое, да этот не оставит, слышал он зазывное пение твое»... «Не поминай лихом, водяной, не желала я зла людям»... Пытался я следователю рассказать потом услышанное, да списали все на сотрясение мозга, лечили долго. Зато, Пашка, видел я русалку, да и пение ее слышал. Лучше бы не слышал, потому что после я в море отправился, искать ее, да так и не нашел, хотя и натерпелся немало. А изуверов этих нашли на дне реки. Говорили, что пошли купаться нетрезвые да в прибрежной тине запутались. А мне вот кажется, что увлекла их русалка пением своим, ей-то проще простого такой трюк проделать, хоть и неловка она на суше и смешная немного.
Глава 4
На заботливо очищенный от снега стол с ветки яблони упала и рассыпалась клякса снега. Это суетливая птичка с красной грудкой качнула ветки, нетерпеливо прыгая по ним в ожидании Дымыча. Пернатые всегда слетались на принесенные им крошки. Процедура кормления птиц у Дымыча похожа на своеобразный ритуал. Он, не торопясь, достает из кармана телогрейки целлофановый пакетик с крошками и какими-то семенами, явно припасенными заранее, откатывает края, словно это холщовый мешочек, и озирается по округе, выискивая всю пернатую компанию.