Негр-помощник взлетел на перекладину гильотины, проверил механизм и крикнул, что всё в порядке.
В это время Руперт расплакался. Я думаю, он только теперь сообразил, что это конец.
- Я не хочу! Не хочу! - беспрерывно повторял он. - Я не буду!.. Простите... простите меня!
По щекам текли слёзы, рот пузырился алой пеной - в ужасе Руперт прикусил язык и даже этого не заметил.
- Нет! Я не насиловал! - над океаном полетел безумный вопль.
Руперта привязали к поворотному столу (когда-то это была дверь камбуза), опустили голову в округлую выемку. Дик Корсби в этот момент наверняка подумал, что он здорово всё рассчитал - шея легла, будто влитая.
Здесь обнаружилась промашка: суд в спешке не позаботился о палаче. Некому было дёрнуть за спусковую верёвку.
Повисла долгая, страшная в своей безысходности пауза, пассажиры переглядывались. Во взглядах появлялись человеческие чувства - звери вновь становились людьми. Руперт скулил, как избитая собака, из его носа и рта текли струйки слюней.
- А... чтоб вас всех! - вперёд шагнула Саломея и, прежде чем я сообразил, что она собирается делать, моя напарница спустила нож.
Отрубленная голова замерла, скользнула по окровавленному металлу, упала и, подпрыгнув, как тыква, покатилась по палубе.
...Ощущение было такое, будто это меня казнили - ударили чем-то тупым по затылку, и череп мой раскололся. Я увидел мир другими глазами. Голова подкатилась ко мне, но это не была голова Руперта. Вернее, была... и не была. У моих ног лежал кусок плоти с обгоревшими волосами, обваренная кожа сползла со щёк, правый глаз вытек - эта голова была мертва уже много дней.
Я поднял глаза и увидел, что меня окружает толпа подобных Руперту... людей? Или это не люди?
Я зажмурился, ударил себя по щеке и морок слетел - пассажиры вновь стали людьми, они радостно орали, что насильник получил по заслугам, и что честь девицы восстановлена. Капитан пожимал руку Маурицио Бартоломью. И это выглядело отвратительно.
Ноги унесли меня от места казни, и я не видел, что сделали с телом. Вероятно, как и собирался капитан, скормили рыбам.
Весь оставшийся день я бродил по "Герольду". Временами новое зрение проявлялось, и я повсюду видел ржавый опалённый металл, обгоревшие тела и лица.
Взошла луна и мне вдруг страстно захотелось искупаться. В последний раз. Саломея нашла меня, когда я развязывал галстук.
- Ты как, Коб? - спросила она. - Судя по ошарашенному виду, ты наконец-то понял.
Во время пожара погибло большинство пассажиров "Герольда". Из двенадцати спасательных шлюпок на воду спустили только три. Две первые перевернулись сразу, сказала Сэл. Что стало с третьей - неизвестно. Вероятнее всего, капитан прав - акулы завершили то, что не смог сделать огонь.
- А сколько осталось живых? - допытывался я. - На "Герольде"?
Я смотрел на Саломею и не мог понять... какая она? Или моё новое зрение не справлялось, или она не менялась.
- Шесть человек, - ответила она. - Капитан, радист, второй помощник, четвёртый механик и кок.
- Это пять, - посчитал я.
- Про шестую догадайся сам.
Она пошла вдоль борта. Ветер играл её кучеряшками, раздувал капюшон. Луна сияла, как оглашенная. Такая же луна светила, когда мы отплывали из Саутгемптона. Я помню, как жаждал увидеть новый мир, радовался, что рядом со мной такая девушка.
Саломея продолжила:
- Четвёртый механик, кок и я умеем общаться с... с вашими. Остальные живые - нет.
- Чёрт побери, - мне захотелось расплакаться. - Сэл, попридержи коней. Есть новости, к которым нужно привыкнуть. Дай мне минутку.
Всё же я разрыдался. Захлюпал, как девчонка. Она взяла мою голову, погладила по щеке, приговаривая, что любит меня. И жизнь на этом не кончается.
Хотелось бы мне верить.
Если кратко, я - покойник, сгоревший при пожаре. Именно поэтому меня не замечал капитан, поэтому мои раны заживали, как на собаке - как на покойнике, поправила Сэл, - поэтому я не нуждаюсь в пище... Разве что по привычке.
И таковых большинство на этом судне.
Люди просто привыкли жить, сказала Сэл. Им легче принять тот факт, что они дрейфуют в океане и ждут помощи, чем признать, что они уже мертвы.
- А Руперт? - спросил я. - Зачем казнили его?
Она улыбнулась и спросила, верю ли я в существование фурий. Вместо ответа я попросил её сходить со мной в камеру.
- Зачем? - спросила она.
- Не знаю, - искренно ответил я.
В комнатке ничего не изменилось. Стопка вёдер в углу, швабры и тряпки - когда-то уборщицы здесь хранили свои "сокровища".
Под узкой импровизированной койкой валялось одеяло.