По стеклу дождевая морзянка.
И привычная сердцу хандра
Потихоньку скребётся с изнанки.
А причину никак не поймёшь -
То ли хочется крепче влюбиться,
То ли чтобы закончился дождь,
То ли булочек тёплых с корицей.
Или вырваться в ночь без зонта -
В эту осень, в грозу, в непогоду.
"Ну чего ты скулишь, сирота?" -
И уткнуться в лохматую морду.
Слушать долгий печальный рассказ,
В тёплой шерсти запутывать пальцы
И под взглядом доверчивых глаз
Непонятно чему улыбаться.
Приют для веры
Там, где холодные дуют ветры,
Где горизонт застилают тучи,
Выстроил кто-то приют для веры -
Маленький домик над самой кручей.
Чтобы уставшая от попранья,
Битая крепко, в крови и пыли,
Здесь укрывала свои страданья,
Силы копила, лечила крылья.
Даже не важно - то вера в Бога,
Вера в любовь или вера в чудо,
Ей бы окрепнуть совсем немного
И возвращаться назад, покуда
Есть ещё место в озябших душах,
И не угасла в сердцах надежда,
Хрупкая, словно ледок на лужах,
Но неизбывная, как и прежде.
След на воде от походки лёгкой
Быстро растает, не виден глазу.
С крыльев ослабших спадут верёвки,
Боль и обиды утихнут разом.
Спрячется вера от всех подальше,
Вволю поплачет, повоет волком.
В мире, где столько вранья и фальши.
В маленьком домике одиноком.
Дуэльное
Только рассвет взметнётся над свежей гатью,
Первый снежок двоим намечает путь.
Воротнички хрустят, эполеты - гладью,
Воздух морозный переполняет грудь.
Десять шагов по мёрзлой траве к барьеру.
Вопль секунданта - и тишина окрест.
Тонкие пальцы тянутся к револьверу,
К солнечному сплетенью - нательный крест.
Сердце стучит, но в нём ни на йоту страха:
С детства отец-охотник учил стрелять.
Сухо во рту и липнет к спине рубаха.
Твёрдо ладонь ложится на рукоять.
Выстрел. И пуля рвёт безмятежность утра.
Вскинется в небо шумное вороньё.
Медленно багровеет карман нагрудный
И на исподнем матушкино шитьё.
Пальцы дрожат, пылает огнём предплечье.
Пусть на крови свершается «брудершафт».
Вместе с последним вздохом - курок, осечка...
Праведный боже, как ты сейчас неправ!
Жгучей слезой по сердцу ползёт досада,
Только законы чести попрать нельзя.
И синева небес бесконечным взглядом
Смотрит в почти мальчишеские глаза...
Фантастика
Дмитрий Палеолог
Потерянная станция
Глава 4
...Сознание вернулось вместе с тянущей болью внизу живота и противной сухостью во рту - организм, несмотря на все передряги, требовал воды, пищи и отправления естественных надобностей.
Глеб, морщась, поднялся на ноги. Образ механического чудовища, словно вышедшего из кошмарного сна, все еще стоял перед глазами. Однако голова работала ясно - видимо, обморок впоследствии перешел в обыкновенный сон, прибавивший сил.
Галанин здраво рассудил, что прежде, чем предпринимать какие-либо поиски причин здешних ужасных событий, стоит позаботиться о себе, в спокойной обстановке придумать хоть какой-то план и уже потом действовать.
То, что порождение неведомых электронных технологий не пристрелило его сразу, вызывало искреннее недоумение, но и давало призрачную надежду. Значит, кибермеханизмы не внесли людей в перечень целей, обязательных к тотальному уничтожению. Видимо, в системе их программных приоритетов существовала какая-то градация, на основе которых они определяли потенциальную опасность.
Как такое могло быть?
Вывих электронного разума в результате спонтанного саморазвития в течения многих десятков лет?
Глеб, прикидывая в уме эти вопросы, поднялся на лифте на жилой уровень.
Он уже был готов встретить здесь коридоры, заваленные иссохшими трупами и картину всеобщей бойни, но широкий холл уровня встретил его гулкой тишиной пустого помещения.
Галанин замер, осматриваясь.
Пустые коридоры, яркое освещение.
Никого.
- Ну, не испарились же они в воздухе... - пробормотал он.
Ноющая боль внизу живота становилась все сильнее. До невозможности хотелось сбросить опостылевший скафандр.
Глеб торопливо двинулся по радиальному коридору, следуя светящимся указателям на стенах, в сектор жилых помещений.
В какой-то момент ему захотелось зайти в первую попавшуюся кварткапсулу, но, стиснув зубы, он подавил этот порыв. Он все еще боялся найти бывших обитателей станции у них же дома, убитых электронными исчадиями в собственных постелях, ныне превратившихся в высохшие безобразные мумии.