Бросив меня на пол, инквизитор подскочил к нему.
- Говори, папаша: твоя дочь?
Скелет судорожно кивнул.
- Значит, о ней ты думал, когда прятал списки?
Тот покорно опустил глаза. Улыбнувшись, комиссар вынул из кармана финку и приставил ему к горлу.
Их фигуры растворились в тёмной драпировке, похожей на шёлковую ткань. Она ласково щекочет мои веки: глаза по-прежнему завязаны чулками. Рядом слышится противный смех: Старуха никуда не уходила. Значит, хочет меня до смерти замучить, прежде чем вернуть память. Та уже проснулась: слышу, как кричит в шкафу.
Моей груди̒ коснулось что-то липкое. Набухнув, напряглись соски. По телу течет томная слабость. Ощущаю её приливы в животе и легкую щекотку рядом с сердцем. Внутри шевелится что-то ледяное: мужские пальцы вошли в промежность. Чувствую, как та пустила сок.
Надо же, делает все аккуратно. Он словно другой. Неужели и вправду изменился.
Под коленками ползут мурашки, распространяя в мышцах ток. Мне свело судорогой ноги. Не выдержав, я их раздвинула: сдаюсь.
Клиент понял сигнал, спустился ниже. Его шершавые губы скользят по моим бедрам, слизывая пот. Впитав всю влагу, клиент остановился. Слышу звон бляхи: расстёгивает брюки. Внизу всё сжалось.
вошёл в раскалившуюся плоть. Мне жарко, нежная мякоть меж ног горит огнём. Просачиваясь в щель, её сжигает пот. Толчок, ещё один. Наконец, прохлада: выйдя, клиент семенем залил мой внутренний пожар. Теперь понятно, как они добились власти. Долго приготовляясь, сделали молниеносный выпад. Что ж, и вправду, очень быстрые.Мы оба замерли, чтобы восстановить дыхание. Я сорвала кружево с лица. Комната осталась прежней. Разве только солнечный пурпур потемнел. Рядом струйками блуждает дым. Его цедит папироска, застрявшая в зубах клиента. Тот разлёгся на кровати и молчит. Значит, так и не вспомнил. Что ж, я не претендую.
Надев чулки, я прилегла рядом с мужчиной. Немного мерзко, но терпимо. Положила голову ему на грудь.
- Почему ты стал чекистом?
- Не от счастливой жизни, - мужской голос дрогнул. - Как батько помер, остались с матерью одни. С годами попривыкли: кормилица холила скотину, а я дрова рубил. Так бы и жили, коль не мужики. Федот-смутьян шатался по деревне, крича о пролетариате. Наши отроду такого слова не слыхали. Но дядька умный был - за ним пошли. Потом: красные флаги, люди в погонах... и война.
По моему телу ползёт холод: проклятые амуры спрятали халат. Облепив крылатой массой Похоть, они сосут её морщинистую грудь. Старуха всегда их кормит, когда я обслужу клиента: потому, что насыщается сама.
- А что потом?
- Потом в избу ворвался белый офицер: толстый такой, в очках. Рассевшись за столом, просил: «Давай, мать, хлеб!» Она молчала: мы сами пайком перебивались. Допрашивал её, кричал. В итоге застрелил - небрежно, будто от нечего делать. А я стоял, как вкопанный: потому, что струсил. Затем проснулась злость. И в красные подался, чтобы отомстить. Только зря все это: человеческая жизнь не стоит мести.
В чем-то, гад, прав. Может, не мстить ему...
Его лицо почернело, нос вытянулся. Клиент уже не говорит, а клацает огромным клювом. На меня смотрят два бездушных чёрных глаза. Сознание снова захлебнула муть.
Вороны в плащах столпились над раненым отцом. Каркая, пихают ему в руки мятые бумаги. На тех чернилами плывут слова: «Армия... Корнилов... авангард». Я не могу пошевелиться: запястья тугой верёвкой прикованы к трубе. Рядом опять склонился инквизитор. Чёрная кепка с козырьком скрывает его острый клюв.
- Ну, папаня. Где будет наступление?
- Да кончай его! - один из воронов достал наган.
Инквизитор отмахнулся:
- Я не закончил.
Ворон, молча, стал заряжать оружие. Барабан щелчком поглотил пулю, палец опустился на курок. В старческий висок упёрлось дуло.
- Нет, стой!
Раздался выстрел. На стены, вместе с кровью, брызнула тугая тишина. Она иглой проткнула мои уши. Ничего не слышу, в глазах плывёт. К зрачкам прилипли мутные фигуры комиссаров. Пытаясь совладать с воспоминанием, в судороге сжимаю руки. Пальцы впились во что-то тёплое. Это шея клиента: он лежит бездыханный. Наверное, заснул.
Из-за работы, я научилась различать тончайшие запахи мужчин. От этого несет утратой. Пусть изнасиловал, но ведь отца убил другой: он даже не отдал приказа. Хоть монстр, а чем-то похож на человека. Даже стало совестно душить. Не знаю: может, это тупая жалость. В конце концов, мы оба с ним похожи. Проститутка и чекист: две опухоли на теле общества. Одна вредная - и губит души; другая, развратная, лечит тела.