А горло у лося толстое, могучее. Шкуру крепкую прокусить попробуй. Шерсть длинная, сквозь нее до горла не доберешься. Мотает огромный лось головой, пытается сбросить Настёнку, бьет ее телом о деревья.
Будь Настёнка обычной волчицей - отступилась бы. Но волчица зверь неразумный, а Настёнка - человек. Не о себе она думала. О Машке думала, о Данилке, об Аксинье, которая сама не ела, чтобы сынишку накормить... О коровушке, матушке-кормилице, которую придется зарезать, если Настёнка сейчас этого лося не добудет, - а потом как жить?
Захрипел лось, слабеть стал. Сама Настёнка тоже из последних сил держалась. Но поняла, что побеждает, и сжала челюсти так, что скулы свело. Все тело у нее побито было, хвост и задние лапы совсем не двигались, из груди одни хрипы выходили вместо дыхания.
Дрогнул лось и осел на снег.
Настёнка рядом с ним без чувств повалилась. Хорошо, скоро оклемалась, а то замерзла бы насмерть. И, как всегда, очухалась она уже в человечьем образе.
- Вот дуреха я, - говорит сама себе. - Как же я теперь этого лося домой-то дотащу?
Связала кушаком из бурелома что-то вроде саней, один из платков под веревку приспособила. Влетит, думает, мне за этот платок и за кушак...
И потащила.
Неделю после той охоты Настёнка отлеживалась. Аксинья жиденькой похлебки наварила и кормила ее с ложечки, и все удивлялась, как же Настёнка в одиночку лося дотащила? И как она его у волка отбила?
Так и дотянули вчетвером до весны...
А весна в тот год была на загляденье. Шумливая, веселая, солнечная. И вправду из-под снега мертвецы вытаивали, и вправду многих в деревне недосчитались. Голод да холод унесли жизни, скосили, как коса траву на лугу. Поп только и знал, что ушедших отпевать...
А Настёнке казалось, что и солнце выглянуло затем, чтобы новые души принять да понежить в раю.
Купила Настёнка три стеклянные бусины и подвесила к своим бусам вместо заколдованных. Чего, думает, такие исправные бусы бросать только из-за того, что заколдованные уже использованы? Ну обуглились. Настёнка их в земле захоронила, возле батюшкиной и матушкиной могилок. А на их месте пусть новые, стеклянные, искристыми гранями играют...
Тем временем нагрянули к ним в гости Дашка с мужем. Муж с братом был, Настёнкиным женихом сговоренным, а еще с ним друг был, помоложе. И уж так он на Машку глядел, глаз не отрывал!
А Дашка сказывала, что парень тот и работящий, и добрый, каких редко встретишь, и за словом в карман не лезет. Да и лицом он вышел. Настёнка Машку подталкивает исподтишка: ну, вот же он, жених-то твой суженый-ряженый, самолучший!
Данилка смотрел-смотрел на них, потом встал - и как шагнет! Первый шаг то его был.
Аксинья радуется, улыбается. Исхудала, румянец с лица исчез, а все равно она краше прежнего Настёнке показалась. Давно она свою мачеху такой счастливой не видела. И поверилось Настёнке, что уж теперь-то в ее дому все будет хорошо.
Кабы она с Аксиньей посоветовалась, так бы и было. Строга была Аксинья во всем: чужого не брать, наказы выполнять, старших слушать... Да вот незадача - никому, ни единой живой душе, не сказала Настёнка про русалочьи бусы. И про наказ русалки - вернуть, как заговоренные бусины используешь - позабыла вовсе. Блестели теперь бусы на ее шее; ни у кого таких не было.
И душа у Настёнки радовалась, пела, в поднебесье рвалась жаворонком. И коровушка к ней головой рогатой прислонилась - будто чувствовала, что Настёнка ее спасла...
Вывела Настёнка коровушку в лес, на свежую, первую в этом году траву. Привязала. Стоит, ладонью по боку пегому гладит, похлопывает, бусы на шее блестят.
И вдруг видит - куст-то рядом не куст, а в человечью фигуру складывается! В женскую. Стоит прямо супротив нее баба незнакомая, некрасивая - страшно некрасивая, не по-людски, одни глаза, как у рыси, поблескивают. И падают кудрями на плечи под крапивной рубахой дивной роскоши кудри.
- Тетушка русалка, - опомнилась Настёнка.
- Что ж ты, девица, бусы мне не вернула, как истратила? - спрашивает русалка. Без гнева, с грустью даже какой-то.
- Прости, - Настёнка виновато потупилась. - Позабыла я про этом совсем. Очень уж тяжело мы выживали все это время...
- Прощу, ежели так, - отвечает русалка. Смотрит ей в глаза этак проницательно и спрашивает снова: - А точно ли позабыла?
Тут уж Настёнке совсем стыдно стало. Одно - и правда позабыть или отложить дело, какое недосуг выполнить. А другое - когда и выполнять-то не собирался.
- Красивые они очень, - выговорила, краснея. А русалка улыбается.
- Так, значит, по душе тебе русалочьи бусы? И сны русалочьи?
- Очень по душе, - зачастила Настёнка, - и красивые они, краше не бывает, и носить их за счастье...