И Ватто довольно фамильярно кивнул в сторону Медасфена. Тот неуклюже подбоченился, показывая, что отпущенная шпилька его ни в коей мере не зацепила.
– Значит, вы бессмертны? – спросил Кейлот.
– Божественная сущность наделила нас бесконечной жизнью и вечной молодостью, но дар человеческой – уязвимость. Любая смертельная рана положит конец нашему существованию.
– Почему вы не рассказали эту историю раньше? – спросил воин, впервые отрывая взгляд от загадочных иероглифов на песке и глядя на Ватто.
– Я… Мы боялись, что после услышанного, вы станете нас сторониться. Или проявите себя не с лучшей стороны.
– Разве у вас была причина так думать? – немало удивился Кейлот, припоминая, каким поступком он мог натолкнуть Лютто и Ватто на подобные мысли.
– Да, – признал Ватто. – Люди жестоки, завистливы и корыстолюбивы. Мы не раз сталкивались с подобными проявлениями человеческого характера, чтобы в дальнейшем соблюдать в общении с людьми известную долю осторожности. За всю свою тысячелетнюю жизнь мы открылись очень немногим людям, и только один из них отнесся к нашей истории с пониманием.
– А теперь скажу я! – отозвался Медасфен. – Ты, Ватфейрис, как-то ненавязчиво упустил из виду тот факт, что ваша матушка являлась серой богиней. Я думаю, Кейлоту необходимо знать, что серое божество – равно как и его отпрыски – в одинаковой степени мог принять как сторону добра, так и сторону зла.
– Кейлот, не слушайте его, – сказал Лютто, наклоняясь к самому уху воина и впиваясь пятерней ему в плечо, чтобы отвлечь человека если не словами, то хотя бы болью.
– Нет уж, послушайте! – вклинился Медасфен. – Дело в том, что один из братьев не всегда был таким добрым и учтивым, каким вы его, несомненно, привыкли считать. В прежние времена он творил такие злые деяния, что даже я со своей исключительной злокозненностью – и, полагаю, присутствующие с этим согласятся – завидовал ему страшной завистью.
– Он уже давно осознал свои ошибки и исправился, – сказал Лютто, глядя на Медасфена почти враждебно.
– Да, только раз испачкавшись в грязи, уже никогда не станешь таким белоснежным, как прежде. Я не знаю, какой вид магии сделал вас темноволосыми и смуглыми. Но, когда ее сила иссякнет, предлагаю вам помянуть в молитвах всех богов, чтобы истинный цвет глаз проявился последним, – тут Медасфен снова прибег к жесту заговорщиков – прижал ребро правой ладони к левому уголку губ – и шепотом сказал, обращаясь к Кейлоту: – Цвет глаз одного из братьев был поистине демоническим. Фиолетовым.
И потом отнял руку от лица, глубоко вздохнул, как человек, который после длительной разлуки возвращается в свой обветшалый, но, тем не менее, любимый дом, и полными счастья глазами окинул посеревшие лица Лютто и Ватто.
– Я уже говорил, как смертельно за вами соскучился?
***
Кейлот проснулся посреди ночи. Причиной его неожиданного пробуждения стали вовсе не ночные кошмары, и не постороннее вмешательство. Просто за время путешествия воин привык к непродолжительному и содержательному сну, и лишние минуты бездействия его сильно тяготили. Он сел и едва не ударился макушкой о низкий потолок пещеры, в которой троица путешественников укрылась на ночь. Кейлот посчитал за благо, что она встретилась у них на пути, в противном случае пришлось бы ночевать на открытом всем ветрам уступе или, что более вероятно, в подвешенном состоянии, так как чем выше они взбирались, тем все более гладкими и отвесными становились горные склоны.
Распрощавшись с Медасфеном – Лютто с мрачным видом предрек, что это была далеко не последняя их встреча – они прошагали совсем немного и уткнулись в тупик: впереди и справа находились вертикальные стены, а слева – крутой спуск в долину. Кейлот приказал спутникам обвязаться веревкой, и дальнейший путь они продолжили в связке. Первым шел Лютто, безошибочно выбирая самые удобные выступы и самые широкие трещины. Далее следовал Кейлот. Замыкающая позиция Ватто страховала его от промашек, коими он славился. Кейлот подозревал, что и Лютто в своем восхождении успел допустить немало оплошностей, но все они сходили ему с рук за счет врожденного дара левитации.