Он выступал в аду год, другой, десять лет, сто, двести, а потом в ад с инспекцией прибыл святой Пётр. Черти сразу попрятались, чтобы их не увидел апостол. А то ещё благословит, и всё: хвост отпадёт, рога отвалятся, шерсть вылезет и станет чёрт ангелом. Оно ему надо?
Тем временем святой Пётр по-простому так, как в евангельские времена, без всякой свиты, прошёлся по опустевшему пеклу. Заглянул в котлы, осмотрел серные ямы, послушал плач и скрежет зубовный, а потом вдруг увидел возле одного из котлов со смолой грешную душу.
– Ты кто? – удивился апостол.
– Да я тут так, лицедей местный, бывший жонглёр, по указу римского папы отбываю.
– Я вижу, что ты жонглёр, – кивнул святой Пётр. – Почему не в котле?
– Так это, расконвоированный я. Чертям по пятницам концерты устраиваю. За то мне и послабление.
– Эге, их, значит, развлекаешь, а у нас в раю на лирах никто играть толком не умеет и поют так, что… Впрочем, тебя это не касается. Что это ты за спиной прячешь?
– Да вот, карты игральные. Бывает, на досуге пасьянсик разложу. Погадаю, опять же. Или так, с чертями на щелбаны сыграю.
Тут надо сказать, что святой Пётр был большой любитель азартных игр вообще, а карт – особенно. Только кто же ему даст поиграть в них в раю? А тут ведь ад. Грех не сыграть! Вот он и воспользовался моментом:
– В очко умеешь? – спросил апостол у жонглёра.
– Легко! – воскликнул Клод Вильен и ловко перетасовал карты.
– Вижу, что ты специалист, – сказал святой Пётр и потёр лоб. – Только я на щелбаны играть не буду. Я тебе не бес какой, а целый райский привратник. Моя ставка будет вечное блаженство для тебя. А ты что ставишь?
– Что поставить бедному жонглёру? Ничего у меня нет. Хотя, постой! Дай-ка я поставлю на кон те грешные души, которые в порученном мне котле кипят. Выиграешь, заберёшь их в рай. Проиграешь, один я с тобой в рай пойду.
– Хитрый ты, недаром артист. Нигде своего не упустишь. Ладно, сдавай давай.
И стали они играть в карты. Тут я умолкаю, поскольку правила игры в очко не знаю вообще и узнать не стремлюсь. А они только картами шлёпали по камням адской мостовой. Один кон сыграли, другой, пятый, десятый. Святому Петру так и пёрло, а жонглёр, как нарочно, проигрался вдрызг.
– Вот что значит божья благодать, – сказал по окончании игры апостол и открыл крышку котла, чтобы забрать причитающийся ему выигрыш. А там было целых сто тринадцать душ.
– В колонну по два становись и за мной в рай шагом марш! – скомандовал выигранным им грешникам апостол. Помахал ручкой незадачливому жонглёру и отбыл со спасёнными в райские кущи.
Сразу же из всех щелей повылезали черти.
– Души где? – накинулись они на господина Вильена, обнаружив пустой котёл.
– Я их в карты проиграл, – развёл тот руками.
Тут черти задумались. Утрата душ, конечно, тяжкий проступок. Но игра в карты в аду только поощряется. И что делать? Правильно! Они решили передать вопрос на рассмотрение начальству, то есть ацкому сотоне.
Тот рассмотрел дело со всех сторон и в микроскоп и в телескоп, а потом заорал как потерпевший:
– Вон! Чтобы духу не было здесь ни этого жонглёра, ни прочих комедиантов!
– Но почему? – удивились черти.
– Потому, – разъяснил им сотона, что через выдумку сего жонглёра я уже ста тринадцати душ лишился. Теперь считайте. Артистов у нас после папского указа очень много. Райская инспекция бывает здесь раз в триста лет. Теперь прикиньте, скольких грешников мы потеряем через тысячу лет, если хотя бы каждый десятый лицедей устроит подобную хохмочку? Вы что же, хотите работы лишиться?
– Нет, нет, не хотим! Пусть идут! Пускай ими святой Пётр занимается! – закричали черти и тотчас же повыгоняли всех артистов из ада: кого в чистилище, а кого, в том числе и Клода Вильена, прямо в рай.
Ну, а святой Пётр он добрый. Даже с Богом советоваться не стал, своей властью всех лицедеев в рай принял. И впредь обещал принимать. С той поры все артисты попадают в рай. Правильное решение. Нечего им в аду делать. Пусть черти сами себя развлекают.
Юрий Табашников
Эльза и Гретхен
Давно это было. И я молодой тогда был. И люди, с которыми я рос, тоже ещё молодыми в то время были. И лес, который вы видите каждый день, и горы…
Жила в то время в нашем селении девочка по имени Гретхен. Она старше нас была, и мы, совсем ещё юнцы, обходили её стороной. Но вот случился в её доме пожар. Огонь полыхал такой, какой я и не видел больше никогда. Всю улицу зажёг он, и вся деревня сбежалась на борьбу с ним. Когда пожар потушили, то оказалось, что из всех живших на той злосчастной улице спаслась одна только Гретхен. Маму и папу, сестру и брата, всех дружных соседей забрал в своё царство жадный огонь, чтобы целый век мучить, и одну лишь Гретхен удалось вырвать из его цепких объятий. Но как она изменилась! Огонь отдал её людям, но успел забрать слишком многое. Ему мало было всех родственников и друзей Гретхен – вдобавок к бедам он присвоил себе ещё и её красоту. Кожа у неё сделалась больной и красной, а сама она стала даже передвигаться с трудом. На лице выросли такие безобразные наросты, что нельзя было без страха смотреть на неё. Хуже всего было то, что при пожаре погибли все родные, которые жили на одной улице. Некому стало заступиться, некому было покормить и пожалеть. А мы в то время молодые были, весёлые и злые. Рано утром появлялась обезображенная Гретхен на улице вместе с двумя неведомо каким чудом уцелевшими, а теперь такими же бездомными и никому не нужными собаками, как и она. Гретхен подходила к каждому дому и, постучав в чужие двери, просила накормить. Мы же бежали за ней и бросали в неё зимой снежки, а летом куски земли и грязи. И всей толпой кричали в спину, дразня девчонку: «Гретхен-плакса», «Гретхен-страшила!». А она лишь тихо плакала и ругалась. И ещё смотрела на нас недобрыми глазами сквозь свою страшную маску. Но вот собаки… Две огромные бешеные собаки чувствовали, что мы задевали хозяйку и бросались на нас, готовые разорвать за свою Гретхен меня с друзьями на части. Мы с криком убегали. Такая забава продолжалась бы долго, но в один прекрасный день собаки Гретхен догнали одного из нас – малыша Клауса и сильно искусали его. Отец Клауса отнёс своего сына домой, а потом вернулся, чтобы убить собак Гретхен. Гретхен-плакса упала перед ним на колени и просила не трогать псов, но он оттолкнул её и убил обоих. Я слышал, как взвизгнул сначала один, а затем второй. Вскоре появился отец Клауса с топором в руках, с металлического лезвия которого на землю капала кровь. Не смотря на нас, испуганных ребятишек, он прошёл мимо. Когда он достаточно далеко отошёл от нашей компании, то вдруг обернулся и осыпал нас упрёками: «Куда вы смотрели? Почему бросили одного из вас?». Мы молчали и стыдливо рассматривали землю. А что можно было сказать в ответ?