Затем вспомнил про мокрые штаны, отыскал в комоде чистые и переоделся. Выходить на улицу в этот день Ванька больше не решился. Он улегся в кровать, дождался, когда баба Маруся вернется в дом и, успокоившись, сразу уснул.
Проснулся на рассвете. Сырой утренний воздух забирался в разбитое окно, отчего в доме стало зябко, а тонкое летнее одеяло не спасало от утренней прохлады. Ванька поежился, потянулся всем телом и спрыгнул с кровати на пол. Бабка еще спала, а значит, было еще совсем рано. Мальчик накинул чистую белую рубаху и вышел во двор. Прислушался. Ничего, кроме редкого чириканья птичьих голосов. Солнце еще не показалось из-за горизонта, поэтому было прохладно.
Ванька выбежал за калитку, потоптался босыми ногами по взрыхленному, мокрому песку и, подбежав к тополю, вскарабкался наверх. Луг, через который шла дорога на Ольховку, изменил свой привычный облик. Теперь на нем виднелись две огромные воронки. Ванька даже не сразу их заметил. Рытвины не слишком сильно выделялись на фоне сухой травы. Желтизна песка сливалась со схожей по цвету травой. Дорога же превратилась из узкой извилистой тропинки в широкую вспаханную магистраль. Видимо, техника шла в несколько рядов, от чего железные гусеницы безжалостно распахали обочины.
Ваньке вдруг стало жаль тот привычный, но навсегда исчезнувший вид родного луга. Стало жаль ту обочину, на которой они с Любашей так любили лежать и смотреть на небо. В горле появился неприятный комок.
– Гады, фашисты, – тихо выдавил сквозь зубы мальчуган, и из глаз поползли робкие детские слезы.
Он сполз с дерева и медленно побрел к лесу. Впервые в жизни не хотелось бежать, нестись, сломя голову. Он просто шел по вспаханной дороге и считал свои маленькие шажки. Один, два, три, четыре, пять… десять. Один, два, три…
Опушка встретила безумным количеством птичьих голосов и запахом хвои. Ванька часто гулял в лесу и знал его ближнюю окраину, как свои пять пальцев. Вот за этим деревом – большущий муравейник. Он любил совать в него очищенную от коры палочку, которая, если немного подождать, становилась кислой. А вон там, чуть дальше - земляничная полянка. На ней в начале лета они с бабкой собирали небольшие, но очень сладкие ягоды. Ванька любил их сильно. И от того, что каждая вторая ягодка съедалась сразу после нахождения, его кувшинчик всегда наполнялся значительно медленнее, чем у бабы Маруси. Ваньке было стыдно, но ничего с собой поделать он не мог. Ягодка сама прыгала в рот, взрываясь на языке брызгами аромата и сладости. Но бабка не бранилась. Напротив, она улыбалась, почему-то радуясь такой Ванькиной слабости.
Выйдя на лесную дорогу, мальчик обратил внимание на смятые по обочине мелкие кустики и раздавленные на части сухие ветви. Вид искореженного леса не радовал, поэтому на развилке пришлось свернуть в сторону. Туда, куда немцы не поехали. Он шел, тихонько напевая любимую Любашину песенку. Некоторых слов он не помнил, но это не расстраивало. Ванька тут же подбирал на их место какие-то другие, и выходило вполне сносно, хотя порою и забавно. Постепенно привычные до боли виды старых сосен успокоили, и настроение улучшилось. Вышло солнце и стало приятно пригревать сквозь рубаху маленькую худую спинку. Дорожный песок согрелся, и идти по нему теперь было одно удовольствие. Стало совсем хорошо.
Но вдруг сердце подпрыгнуло, ударило в самое горло. Руки и ноги сковал ужас. Ванька встал на месте, не в силах пошевелиться. Даже дышать перестал. Он уставился прямо пред собой. Туда, где на знакомой лесной дороге лежал перевернутый набок грузовик.
Одно колесо его валялось в стороне, между ровными стволами сосен. Кузов был скрыт темно-зеленым тентом. Кабину Ванька разглядеть не мог. Грузовик лежал прямо посреди проезжей части.
Преодолев навалившийся испуг, мальчик бросился прочь с дороги и спрятался за широкой старой сосной. Он часто дышал и боялся посмотреть туда, где лежала страшная, но такая привлекательная для любого мальчишки находка. Настоящий грузовик! Пусть немецкий, пусть поломанный, лежащий на боку. Но это была настоящая машина! С колесами! С рулем! С огромным кузовом!
Постепенно любопытство стало преодолевать навалившийся страх, и Ванька осторожно выглянул из-за толстого ствола. Руки перепачкались в сосновой смоле и стали липкими. Он не любил, когда так случалось, но сейчас это было настолько мелкой неприятностью, что Ванька просто не обратил на такую ерунду внимания.