Затем пришла очередь немца. Он старался подбирать понятные Ваньке слова, помогал жестами, но получалось все равно непонятно. Тогда Герхард попросил подать ему его сумку и достал из нее какую-то потертую тетрадь. В ней были рисунки, сделанные простым карандашом. Но то, как реалистично выглядели на них люди, его просто поразило! У бабки были старые фотографии. Папины, мамины... Но он никогда не видел настоящих портретов, нарисованных обычным карандашом. Герхард показал один из них и что-то сказал по-немецки. С тетрадного листа на них смотрело улыбающееся, пухлощекое лицо какого-то мальчугана. На вид ему было не больше лет, чем самому Ваньке. А присмотревшись повнимательнее, стало заметно, что мальчик этот сильно похож на Герхарда.
– Это твой сын? – удивленно спросил Ванька.
– Sohn! – радостно воскликнул немец. – Klaus! Sein Name ist Klaus!
– Клаус?
– Да! Да! – продолжал радоваться Герхард.
Затем он перевернул страницу и показал портрет очень привлекательной женщины, в волосах которой был вплетен маленький цветок.
– Sabine. Meine Frau. Verstehst du? Ehefrau.
– А! – догадался Ванька. – Это его мама, да? Мама Клауса!
Почему-то немец снова заплакал. Он закрыл тетрадку и тихо сказал:
– Es tut mir leid, Baby. Verzeih mir.
– Ты за ними скучаешь, да?
Тот ничего не ответил и только бережно взял маленькую детскую ручонку в свои ладони. По его щекам текли слезы, и Ванька почувствовал, что тоже сейчас расплачется. Его подбородок начал трястись, а немец, заметив это, вдруг встрепенулся, утер свои глаза и воскликнул:
– Nein! Nein! Nicht weinen, bitte. Ich werde nicht mehr weinen. Ich verspreche es.
Он вдруг сменил выражение лица с грустного на веселое и как-то очень уж озорно посмотрел по сторонам. Ванькину печаль тут же как ветром сдуло. Он заинтересовался резкой сменой настроения немца и ждал, что тот будет делать дальше. Герхард сунул обе руки в сумку и извлек небольшую продолговатую коробочку. Внутри нее лежали разноцветные карандаши. Ванька, как завороженный, следил за руками немца. Тот отыскал в тетради чистый лист, уселся поудобнее и начал рисовать.
Вначале было совсем непонятно, что это будет за картинка. Какой-то набор черточек и облачков, размазанных пальцем. Но постепенно стали проявляться контуры лица. Глаза, губы, нос, очертания щек, торчащие в разные стороны вихри волос. Ванька даже не верил в то, что сам видел! Прямо перед его глазами происходило настоящее чудо! А когда рисунок был окончен, Ванька чуть не подпрыгнул от удивления!
– Это же я!
Немец радостно рассмеялся и утвердительно качнул головой.
– Gefällt? Gefällt es dir?
– Вот это да! Как же это так получается?
Тот не ответил и только посмеивался, видя, как малыш радуется его рисунку.
Он еще много чего рисовал. Большие парусные корабли, вальяжно раскачивающиеся на тяжелых волнах неспокойного моря, самолеты, парящие в облаках вместе с птицами, красивые, блестящие машины и много чего еще. Они весело общались, иногда даже перебивая друг друга. И, хотя мало друг друга понимали, им было хорошо. Арестованный немецкий солдат и маленький русский сирота.
Ванька даже не заметил, как пролетело время, и жаркое летнее солнце медленно опустилось за верхушки высоких сосен. Опомнившись, мальчуган, вдруг, вскочил и испуганно уставился на Герхарда.
– Ой! Мне домой пора! Бабка, наверное, обыскалась! Выпорет!
Он быстро выбрался из кузова, махнул немцу на прощание и отбежал на несколько шагов, но вдруг остановился и обернулся назад.
– А как же ты отсюда выберешься?
Немец его не понял и просто помахал в ответ скованными руками. Лицо его было грустным, но он старался изобразить улыбку. Ванька пожал плечами, пообещал прийти завтра утром и бегом рванул к дому. Он еще разочек обернулся, посмотрел на сидящего в кузове мужчину и почувствовал какую-то тягучую, необъяснимую грусть.
Бабка встретила на опушке. Она шла в лес. В руках у нее была длинная, толстая хворостина, от которой на этот раз не удалось увильнуть. По попе больно хлестнуло, и Ванька побежал еще быстрее, заливаясь слезами обиды. Из-за пазухи яростно вырывался Семенчик.
Утро следующего дня началось с дождя. С крыши капало, во дворе стояли лужи. Над хутором нависали серые тяжелые тучи. Бабка сидела в доме, почти никуда не выходя. Корова в такую погоду всегда оставалась дома, поэтому рассчитывать на то, что удастся выскочить из дома незамеченным, не приходилось.