В груди тоскливо заныло.
Успокаивало только, что все они – циники и живут в циничное время. "Я впариваю им лабуду, трахаю мозги, – думал он об электорате, – но ведь они знают, что это кидалово, никаких обещаний никто выполнять не собирается. Ещё они знают, что мы играем в одни ворота, и победитель заранее известен. На самом деле, меж нами договор, консенсус – я знаю, кто должен победить. Они знают, кто должен победить. И все знают о знании друг друга. Примерно так".
С другой стороны, они все артисты по жизни, лицедеи. Сейчас он, например, лицедей на политической сцене. Народ тоже лицедей, только играет роль статиста. И каждый из них недалеко отошел друг от друга. Они циничные артисты в циничное время! Впрочем, подобные размышления не пугают Марченко, он давно привык плавать в грязной воде политики.
– Весь мир театр, а люди в нём актёры. У каждого свой выход и уход! – озвучил он цитату из Шекспира, искоса наблюдая за своим лицом.
"Пожалуй, надо морду лица поворачивать чуть-чуть вправо, так лучше смотрится. А то щёки выпирают, как у перекормленного хомячка". Иван Максимович медленно, словно геолог-исследователь, ощупал лицо, щёки, решил, что за оставшееся время надо присесть на диету и попробовать похудеть. Тогда, возможно, обозначатся скулы, которые придают лицу известную мужественность.
Он всматривается в себя.
Зеркало отображает многозначительную физиономию господина, который в табеле о рангах скоро не просто поднимется на несколько ступеней выше, но в своём мнении вырастет на значительную, почти недосягаемую высоту. Теперь всё равно, есть ли у него мешки под глазами или щёки хомячка, есть ли живот, все ли зубы на месте.
Иван Максимович чувствует, как нечто сильное, могущественное, величавое вливается в него. Он словно пьёт волшебный кубок вина, в котором вместо жидкости плещется власть. И невольно его плечи распрямляются, лицо застывает в торжественной маске, беспокойные руки перестают расчесывать волосатую грудь, и он запахивает белоснежный банный халат, выглядящий важным элементом торжественности.
А что? При хорошем раскладе он бы смог подняться и выше – способностей ему не занимать. Мог бы стать министром в Правительстве, и премьер-министр при встрече с уважением жал бы ему руку, а может, и дружески хлопал по плечу. Марченко кажется, что ему всё удастся, что дружески расположенный к нему премьер-министр уже стоит за его плечом, улыбается.
И точно, лицо премьер-министра выглядывает из-за спины, это реально, это по-настоящему, сейчас он что-то скажет...
И премьер говорит:
– Иван Максимович, пора уже! Сколько можно торчать у зеркала?
Пациент психоневрологической больницы города Новокузнецка Иван Максимович Марченко огладывается и находит подле себя санитара. Санитар одет в синий халат для персонала, он невысокого роста, как и премьер-министр, и возраст у него за сорок. Но лицо у санитара не премьерское, оно не внушает почтения.
Скорее он мужчина, потрёпанный жизнью, который нашёл здесь хороший заработок и возможность раннего ухода на пенсию. У него недоверчивые глаза и брюзгливое, кислое выражение на физиономии, потому что в прошлом он ничего хорошего от жизни не видел и не ожидает в будущем.
Санитар с нотками раздражения в голосе просит:
– Пойдёмте, уже обед скоро. Как ни привожу вас в туалет, так постоянно про выборы твердите, а ещё Есенина читаете. Ну что за беда! Зеркало, что ли, тут особенное?
Марченко отвлекается от созерцания собственного лика и задумчиво бормочет:
– Знаете, дорогой мой, у каждого есть момент, когда зеркало показывает перспективу – отражает не только того, кто стоит перед ним, но и того, кто может стоять в будущем. Надо только выбрать правильный ракурс, точный угол зрения и внимательнее присмотреться. И тогда выиграете выборы.
– Какие выборы?
– Губернаторские.
Санитар недоумённо смотрит на Марченко.
– Только зеркало никогда не раскрывает тайну по пустякам, – добавляет тот.
– Да ладно!
Мужчина, потрёпанный жизнью, подходит и следом за Иваном Максимовичем заглядывает в зеркало, но видит в нём лишь обыкновенного, приземлённого человека, который никогда не побеждает на выборах, неважно каких, никогда не выигрывает.
И всё, более никого.
Конечно, чего ждать от простого зеркала? Чего ждать от ушибленного на всю голову дурика, который зависает в отхожем месте каждый день? Наверное, Марченко двинулся еще в детстве, начитавшись Пушкина. "Свет мой, зеркальце скажи! Да всю правду доложи".
Ничего там нет, в этом зеркале – ухмыляется санитар с видом бывалого. Ему всё ясно, уж он-то знает жизнь, и на мякине его не проведешь. Никакой загадки, никаких вопросов. Зеркало – всего лишь кусок стекла, покрытого амальгамой. Кусок блестящего стекла.