– Модель номер шестьсот двадцать один, вы находитесь на месте расположения строительного элемента. Просим вас покинуть его!
Андрей ничего не ответил: на полированной поверхности плиты парень видел свое отражение, но не узнавал себя. Теперь у него было лицо робота. Он чувствовал, как воспоминания исчезают одно за другим. Слезы потекли из механических глаз. Он обнял ромашку и потянулся к ней, словно заслоняя от ветра.
Робот повторил приказ, но Андрей не двинулся с места. Взмахнув механической рукой, старший робот скомандовал: «Продолжать работы!» Кран быстро подъехал с последней плитой, которая должна была завершить этот безжизненный пейзаж. Через несколько секунд все была кончено.
И вдруг что-то произошло, но никто из роботов не почувствовал этого. Не прошло и дня, как бескрайнее небо покрылось черными тучами. Свежий дождь омыл эти места чистой водой, исполняя волю неведомых сил, давно уже наблюдавших за миром. Как только последняя капля коснулась холодного металла, в щелях между плитами показались едва заметные зеленые ростки.
Часы продолжали гордо отсчитывать время. Прошли месяцы, и на месте бывшего леса появился зеленый ковер нежных и хрупких ромашек. Роботы не раз пытались уничтожить их, но цветы уже вместе с другими растениями продолжали справедливо превращать металл в коричневый крошащийся песок. И с каждым годом живой зелени становилось все больше и больше...
Александр Шипицин
Асфальтовая болезнь
До Нового года, а значит, и до полкового банкета оставалось не более восьми дней, когда комэск сколотил экипаж и отправил нас на завод во Владивосток забрать отремонтированную ракету. Мне было всего двадцать один год, и я в этом сборном экипаже играл роль второго штурмана. А командиром у нас был Геннадий Петрович. Правым летчиком к нам определили Саню Носа. Его только сняли с должности командира экипажа за излишне лихие развороты самолета при рулении на земле.
Он совсем недавно, и месяца не прошло, так резко крутанул Ту-16, что тот завалился на левый борт, отломал левое полукрыло, а правое задрал высоко в небо. Кто рядом стоял, говорят, в жизни не видели столько керосина на бетоне и как слаженно и быстро экипаж покидает самолет. Нет, на счастье, не загорелось. Крыло восстановили, самолет не списали, но и летать на нем что-то охотников не находилось. А вот Саню с должности сняли.
Мы с ним еще до вылета сдружились. Это мой крест. Стоит кому в опалу к начальнику попасть, так он тут же моим другом становится. И, естественно, часть опалы и на меня распространяется. Со стороны это выглядит так, как будто я с опальным дружу, а командиром эскадрильи пренебрегаю. Хотя, подойди я, второй штурман, с предложением дружбы к комэску, он бы меня обсмеял, да еще на субботу-воскресенье в самый поганый наряд законопатил.
Так вот, вылетели мы на своем самолете на аэродром Кневичи. Это я не забыл, куда мы направлялись. Это и есть Владивосток. С одной стороны полосы гражданские самолеты стоят – аэропорт Владивосток, а с другой военные – Кневичи, значит. Аэродром совместного базирования называется. И уж в самом незаметном углу притаился ремонтный заводик, который мелкий ремонт большим самолетам оказывал и крупный крылатым ракетам, что тогда стояли на вооружении морской авиации.
Прилетели мы утречком в пятницу. А что там лететь. От СовГавани нашей до Владика и двух часов лету не будет. Прибежали на завод: «Давай, давай!» А какой там «давай»? Ракета раньше понедельника готова не будет. Спрашиваем: а зачем тогда вы нас сегодня вызвали? Ну, мы думали, пока вы соберетесь да пока прилетите, как раз понедельник-то и настанет.
Раз такое дело, селите нас в гостиницу. А это с превеликим нашим удовольствием. Доработчики все перед праздником по домам разлетелись. Мест в гостинице – хоть полк сели.
Послали мы техника по ракетам вместе с радистом Гошей в магазин и очень весело вечер провели. Только я подумал, если так веселиться, то до понедельника у нас денег не хватит, а уж что здоровья, ракету забирать, точно не останется. Вот мы с Саней в субботу поутру во Владивосток и рванули.
Очень интересный город, должен вам сказать. Он, наверное, так устроен, чтобы моряки, которые в этот порт прибывают, не слишком о семьях своих далеких печалились. Тут и Саня вспомнил, что в местном институте две девушки из нашего гарнизона учатся. И даже адрес общежития вспомнил. Купили мы коробку конфет, большую бутылку «Будафока» – венгерский то ли коньяк, то ли бренди, емкость один литр. Я в те времена на такие объемы с опаской смотрел, но Саня заверил, что наши девицы пьют, как лошади, и нам помогут. Одной двадцать три года, другой двадцать пять. По моим понятиям, древние старушки. Саня меня успокоил. Ту, что моложе, он на меня рассчитывает. Правда она страшненькая, но раз для меня возраст имеет такое значение, то пусть мне молодая будет.