Держать за плечами какой-то нехитрый груз,
искать доказательства только хорошим приметам,
нависшим балконам подмигивать: я вернусь
еще не на старости лет, а на старости лета.
И точно по графику вспыхнет луна – семафор,
сигнал! и оставишь на первом пути от перрона
ту старую дверь, неокрашенный шкаф, разговор
и долгую трель домашнего телефона.
Декор придорожный, замешанный на тоске,
местами и мхом из самой болотной гаммы,
Приятно разбавить собою вот так, налегке,
с пустой головой и таким же пустым чемоданом.
Костанаю
А город снова август торопил,
прохожий на жару уже не сетовал,
я шла по стороне Аль-Фараби,
а ты шел по другой – Баймагамбетова.
Два перекрестка, новый магазин,
алюкобонд и курс высокий евро
нас разделили на один: один,
поправит город – нет, на первый: первый.
И это расстояние кляня,
уютный мир в одну минуту рухнул,
где мы вдвоем у общего огня
смакуем чай с баранками на кухне.
Ничья. Ничей. А город слишком мал,
чтоб встретилась такая же, другая.
О, Костанай, наш добрый аксакал,
забрось нас завтра в сторону Абая!
Ф
Февраль ферментами фонит,
флёр феромонов фееричен,
фиалочно-французский флирт
феноменально фантастичен.
Футбол – фигня! фото фемин
физиологию фугасит,
фужеры, фитоконфетин -
фрейдизма фарс фазаньей фазы.
Флудит фоменковский флешмоб,
фырчит «Фуфло!» фанатик Федя,
Фсуе флегматик-женофоб
вздохнет: Finita la comedia…
Она просила пять
Она просила пять. Сказал, бери, не жалко,
я молод и умен, с запасом долгим лет.
И начался отсчет. Сверкала зажигалка.
И пять ее минут во власти сигарет.
А можешь – десять? Милая глупышка,
я жив сегодня, бодр, как беговой скакун!
Ночь. Сигарета. Спички. Вспышка.
И улетает в дым еще шестьсот секунд.
Потом она лгала, просила больше, дольше
и льстила, обвивая дымкой кровь,
И я сдавал, как старый рок-н-рольщик,
Что пел про провода и про любовь…
Затяг. Еще. Затянут в инь и яни,
Она – бела как дым, я черн – внутри, извне,
И все тянусь к объятьям этой дряни,
Обменивая мир на невесомость с ней.
По ветру пепел, быть того не может,
Вчера я еще жил, спросите у Него!
Недолюбил. Недосказал. Недожил.
Просила мало, забрала – всего…
Согласна!
Снова хочется спать, в ожидании до полвторого,
Половинчатость – признак наличия грани
за которой влюблен и, увы, зависим,
невесом, хоть и весь с переношенными стихами.
Хочешь взвесь – подпрыгивающе и ало,
Девять грамм – все точно (аптека, песня),
Буквы «О» в моих ожиданиях мало,
Вывод: выдох! Забыть! На место!
Значит, так происходит на свете белом
извлечение чувств молчанием безобразным,
оставляя жить опять одиноким и целым,
с прежним ритмом алого, что на красном?
Грани ранят – стерплю! И в пустой квартире
в ожидании вымолю новых гласных,
чтоб на всех частотах в ночном эфире
прокричать влюбленною «Я согласна!».
Это карма, братка
это карма, братка, судьба – как дышло,
в тебе умер давно скрипач, художник,
пилингуешь на нервах сетей айтишья,
что порою брахманам бывает тошно.
бег по клетке – метка, поверь-те Кали,
или ссылка, прокси от я до Б-га,
обнуляются коды – годы по вертикали,
одиночество – ноль, сигарета – один, изжога.
вышел кастою – избран, назвался – в кузов,
виртуальность не знает понятья «тесно»,
если в бездну долго смотреть и юзать,
то с тобой тоже самое делает бездна.
это карма: пасть смертью Ра, бро,
пойми, солнце – лишь часть системы,
оставляй потомкам, как трепет жабры,
звуковые вибрации о себе и мемы
типа «очень жаль, подкачало сердце».
Карма взломана. Взрыв. Затменье.
Только слышно, как где-то играет скерцо,
Предавая реальностей мир забвенью.
Скрепке
Детство.
Линия стальная,
Как стрела, как луч и Я.
Скоро садик, школа, стая,
Шестерёнки бытия.
Ты, тебя, тобою гнуто,
выгнут, кнут, поклон, изгиб.
И прямым не был как будто,
Ты в потоке скрепки скрип.
Скрип. Мах.
Скрип. Мах.
Скрип. Прогиб.
И погиб.
Звался сталью, стал деталью,
прогибаясь, срок влача.
Жизнь как плач по синей дали