И величию Луча…
Прости ненастье
Прости ненастье,
не ослышался,
я плачу.
И я ли этот контур за стеклом?
Ты прав, все вероятности «иначе»
минули мимо, не войдя в мой дом.
Сказала дом?
Сфальшивила.
Неловко.
Пустая геометрия стола,
С предметов – соль, стакан, веревка,
Как признак состояния «жила».
Но за тебя я рада.
Очень.
Очень.
Что жизнь сложилась
разноцветьем бус!
Молчишь?
или боишься?
Этой ночью
я не веревки, равнодушия боюсь.
А помнишь?
Нет, смолчу.
Я знаю,
Ретроспективы иллюзорны и легки,
И тают яблони в саду и тают
Забвеньями туманными с реки.
Стекают капли:
дождь…
Закрой все окна.
Ты слишком жив,
теплей оденься, что ль.
Беззвёздно.
Безответно.
Беззаботно.
Еще меня
Прошу
ты обезболь.
Терпимы откровенья,
дороги
К местам,
где разрушались те мосты,
Невыносимей –
когда ночью монологи,
Стекают каплями
по стенам пустоты…
Пустыня
Пустынно дно.
Песочной кашею
забита кровь до спазма вен,
ответов нет, а ты всё спрашиваешь,
когда сезон для перемен.
Не ждать, не плакать и не маяться,
сбивая волны на песке,
и пресмыкаясь, пресмы-каяться,
от линий жизни на руке.
И сколько там прождать отмерено,
Часов песочных сколько смен,
Само – убийств? само – уверенно?
Само – спасенье, само –плен?
Не тот сезон.
Минут столетия.
Всё медленней по венам кровь.
И за барханом голос ветреный
Шептал всё тише
«Пей любовь»…
12.12.12.
В жизни, в искусстве, в борьбе, где тебя победили,
Самое страшное – это инерция стиля.
Наум Коржавин
И туманится день, закрывая собою ночь,
даже ты – в обесцвеченных перьях крыл,
этот мир многолик, многокож, многоточ,
и вчера он еще так вертелся и точно был.
Были рядом, яблоки и рассвет,
«за тебя небесам благодарен я сотни раз»,
но вонзаются стрелы с ядами – гадами «нет»
в лепестки нашей памяти, навылет из наших глаз.
А сегодня в твоих затаилась другая слеза:
с отражением нового, без оперений и бед,
а моя – солоней, моя исподволь, за небеса,
как сквозное ранение, в шрамы, вслед.
вот, скажите, забава – судьбу свою сослагать:
«может, будет, а если, наверняка»,
только знаешь, больнее всего не лгать,
когда сердце простреляно и отнялась рука.
Права правая, что без имени и кольца,
ей такой – только ложку нести ко рту,
как в стихах про инерцию стиля и правду конца,
и возможность начала, и прочую суету.
Суета – знак безумия. Ночь и ноль –
придают новый смысл падению наших тел,
и тот мир, что вертелся вчера как боль,
это понял давно, и сорваться с оси посмел.
О без яна
Что такое "О" без Яна?
Что за однобокий Инь?
Пусть зовется обезьяной!
Таки и быть тому, аминь!
Ей вдохнул печали в очи,
ловкость рук и гибкость тел,
только человечность Зодчий
ей придать не захотел.
Потому что в человечной
букве "О" есть инь и ян,
Живи вечность иль беспечность,
Или людь иль обезьянь!
Экомама
Бросаешь просто семечко в горшок,
оставив оправдания эпохам,
и очерствение сменяет шок,
когда роняешь родственные крохи.
И пусть растут без ласок и без глаз
в периметрах казенных и ухабах,
и видят мир из многоточий нас,
живущих в полулюдях-полужабах.
И ежечасно нормативный жук
снимает хлорофильные рубашки.
Растет росток на перемычках мук
(или стоит на нервах промокашки).
Джинсовый эльф пакует чемодан,
играет стебель дюймами-словами,
а ты стоишь как форменный болван,
которого вчера назвали «мамой».
2002 г.
Виртуальные зарисовки чатлан
№ 1 «Таежная»
Не потому, чтоб я Ее любил,
а потому, что я томлюсь с другими
И. Анненский
Томясь с другими – это ль не порок,
рассматриваешь сердце под осколком.
Кто был на небесах – еще не Б-г,
кто был в тайге – еще не значит, волком.
Колпак – цветной, но был ли этот шут,
не объяснить метаморфозы странной,
молчаньем хоть ста тысяч Будд
не прикоснешься к лотосам нирваны…
Сжимают пальцы клавишный набор,
и в закулисье о Форсайтах сага,
и вновь оправдан вор (или не вор)
каким-то белым росчерком зигзага….