– Нет, когтями!
– Не помнишь? Зря!
Чай на поминках
судьбу хлебаем с киселями!
– И той зимой…
– Да нет же – летом!
– С той бородой…
– Да нет! С усами!
И облысевший! Был поэтом!
– Нет, скрипачом и с волосами!
Хохочут…
Воздух мелкой рябью:
заброшен камень амнезии,
Ушел…
…не попусту в октябрь
сырую землю бороздили.
Вспотели окна – это тени
когда не выставлены блюдца
(столовых вер столоверчений)
мечтают снова задохнуться.
А там дрожит одна. Нагая.
Воспоминающая свора:
–Ты кто ему? Жена? Какая?
С тобою, знать, за желтой шторой?!
Молчанье.
Шаг.
И стынут лица.
Та тень с дрожащими руками
не даст, не даст Ему забыться!
И тень ли это?
Муза?
– Память…
Глубоко
Всё – глупо.
Вы сказали – глубоко.
Жест – с глаз долой,
Вам показалось – в око…
Жестоко
объясняться за чертой
на пальцах и шипах чертополоха.
Расплата –
проба золота у рта.
Сок – по губам прочтете Вы – кровища.
Сокровище -
делимость пополам,
На пол – в уме,
Вы посчитали – нищий.
Забыть пора,
а Вы – пора за быт,
за имя, выпорхнуть из тела. Слово
«Взаимное»,
как мотыльки и Вы,
я солоно и соло, как «иное».
Из сердца – вон!
Черта – чертополох.
И Вы – не нож, не я – в подножье N-ом…
Невыношенной
птицею любовь
падет к моим исколотым коленям…
Рубиновая свадьба
Мы – две души – две согбенные старухи
с одной котомкой полевых обид,
Порой грешим, порой к закатам глухи,
когда разлука что-то говорит.
Мы – ржавый след от сломанной качели,
в его изгиб измены не излить,
Как фальшь монет, и чьи-то параллели
к другой надежде в плоскости Земли.
Мы – негатив одной прожитой съемки
без вспышек… Мы – отравленная мазь,
cвет заслонив, знахарствуем в потемках
великое стремленье не упасть.
Мы – пустота в двух связанных сосудах,
из старых чувств полынный сухоцвет,
Не тот, не та….
пустые пересуды
в рубиновой запруде
слов и лет.
И маленькие колокольчики у входа
Гербарий на темном фоне.
Тонкие линии рамки сомкнулись в попытке ограничить бесконечное пространство цвета. Стекло, застывшее от усилий создать иллюзию надежды для полинявших прожилок соцветий. И они, цветы, в последней ностальгии, отдающие частицы своей влаги солнцу…
Порою ей казалось, что она уже была здесь, в этом мире.
Все повторяется и потому узнаваемо– и это распахнутое во всю ширь небо, и эти облака, и эти птицы. Тогда глубоко внутри что-то надрывалось, становилось невесомым, и само время переставало существовать.
А те люди, оказавшиеся рядом с ней на одной координате земли и жизни, что просто могли дотронуться друг до друга, говорить глупости и смеяться, видели ли они миг, луч вечности? Или вечность избранна?
Она заглядывала им в глубину глаз, в самое дно, ведь только там сокрыта красота и таинство. Выйти за пределы радужной оболочки и проникнуть в трепещущее, в сокровенное.
Глаза в глаза.
Слеза.
Слезы миллионов людей одинаково солоны.
Почему люди прячут их, эти маленькие прозрачные колокольчики у входа в храм вечности?
Когда-нибудь некий химик откроет формулу слезы, где сила потери – постоянная величина, константа…
Она вспомнила тот августовский день.
Тусклые вокзальные декорации, часто оживляемые старенькими Икарусами и вездесущими пассажирами, манерный голос диспетчера, запах снеди и ручной клади.
И посреди транзитной суеты – остановка всего и сущего: двое, робко и неловко обнявшихся (наверное, также ложится первый снег или раскрывается цветочный бутон).
Время в циферблате вокзальных часов надрывно простучало и замерло. Эти двое, с убогой, проросшей сорной травой, вокзальной площади, вопреки всему и всем ступили на островок Иного…
Шагнувшие за пределы круга, ставшие одной пульсирующей горячей точкой на карте вселенной…
Они смотрели друг другу в глаза.
Что таилось в глубинах их глаз?
Сонаты ли полных лун?
Но слезы обоих, горячие ручейки по щекам…
Она выплакивала осколки одинокого «вчера». А он оплакивал опустевшее «завтра».
И от этого слишком дорогим становилось открытое право быть вместе…
Так, на грани абсурда, пересекаются параллельные линии – пусть разные, пусть неловко, и там, в мгновении ока, рождается луч, а может, и вечность.
Они стояли, обнявшись, и видели самый миг луча.
Вокруг, вопреки, ничего не изменилось: часы по-прежнему правильно отстукивали столичное время, маршрутный поток продолжал литься по назначенным направлениям, даже рейсовый автобус прибыл по расписанию. Манерный голос диспетчера объявил об отправлении.