5 апреля японский адмирал Като высадил десант во Владивостоке. Страны Антанты объявили этот десант простой полицейской предосторожностью, приписав его инициативе японского адмирала307.
7 апреля французской военной миссии пришло указание: «Не содействуйте русской армии, она станет угрозой общественному строю и может оказать сопротивление Японии»308.
12 апреля Военный кабинет одобрил план британской оккупации Мурманска, которую следовало провести по возможности с согласия Советов. Хотя этот проект был заблокирован американским военным представителем генералом Т. Блиссом, Британия решила поступить по-своему.
2 мая Англия представила на рассмотрение Верховному военному совету Антанты (нота №25) план переброски к Мурманску и Архангельску около двадцати тысяч чехов из Чехословацкого легиона. План был одобрен.
27 мая «союзные» военные атташе собрались в Москве и единодушно признали, что необходимо вмешательство со стороны союзников в русские дела309.
1 июня Англия добилась от В. Вильсона согласия на участие в интервенции. 3 июня Верховный военный совет принял совместную ноту №31 – «Союзническая интервенция в русские союзные порты»310.
6 июля чехословацкие отряды после уличного боя с советскими отрядами захватили Владивосток311.
Но в стане союзников не было полного единодушия относительно интервенции в Россию; в частности, против нее активно выступал президент США В. Вильсон. Кроме того, в России не было еще достаточно значимых белогвардейских формирований, которые можно было бы использовать для успешной интервенции и для ее формальной легализации. Необходимо было еще закончить и Первую мировую войну, и Россия могла в этом сыграть свою роль. Именно поэтому до середины 1918 г. «союзники» занимались лишь подготовительными мероприятиями к интервенции. Этот подготовительный этап в полной мере отражает политика, проводимая послами и представителями стран-«союзников» в России…
В отличие от Февральской революции после Октябрьской новое правительство не было признано «союзниками». Даже общаться с большевистским правительством они предпочитали через своих представителей. Англия отозвала своего посла из России. «Вскоре после отъезда из России английского посла Бьюкенена его заместителем остался Локкарт, который первоначально явился горячим противником интервенции и сторонником соглашения с Советской властью. Эта политика Локкарта находила поддержку в лице представителя французской миссии в России капитана Садуля, который также стремился к сближению с советской властью; в течение февраля и марта ему удавалось в значительной мере нейтрализовать влияние своего посла Нуланса… Все эти три лица, т. е. Садуль, Локкарт и Робинс, стремились добиться от своих правительств признания Советской власти, так как этим они думали удержать ее от подписания Брестского мира»312. Были ли их отношения к большевистской России искренни? Для Садуля, по-видимому, да, он вскоре сам стал коммунистом. Во Франции он был заочно приговорен к смертной казни, но позднее оправдан Военным советом313.
Очевидно, что и американский представитель Р. Робинс1 также был сторонником признания большевиков. «На протяжении многих дней я был единственным наделенным полномочиями американцем – уверен, что и единственным среди союзников,- видевшим во всем большевистском правительстве какую-то возможность спасения. В конце концов, все более или менее пришли к согласию с моей точкой зрения. Однако теперь слишком поздно»314. Причем прежде чем стать неофициальным американским представителем, Робинс, несмотря на прямой запрет президента, на свой риск продолжал вести предварительные переговоры с Троцким. Робинс, как и Садуль, назвал большевистскую революцию «кардинальнейшим моментом в жизни всего мира»315.
С Локкартом было сложнее. Англия панически боялась германо-русского сближения, к которому могла подтолкнуть слишком настойчивая антибольшевистская политика и откровенно империалистические цели «союзников». Именно поэтому министр иностранных дел Бальфур заявлял, что внутренние дела России, если они не связаны с войной, Великобритании не касаются. Выбор в пользу большевизма – дело самой России, а не Великобритании. Нежелательно ни полное признание, ни разрыв отношений. Бальфур отзывался о большевиках как о правительстве де-факто. Он не видел смысла копаться в прошлых грехах – в нарушениях договоров, отказе от долгов или оставленных без присмотра военных запасах. Точно такие же отношения были бы установлены с любым другим существовавшим в России правительством де-факто. Какими бы ни были расхождения между Великобританией и большевиками, они могли прийти к взаимному согласию относительно недопущения эскалации милитаризма в Центральной Европе. На этом основании большевики отказались бы от поставок Германии. Это также позволило бы Великобритании осуществлять в Россию необходимые поставки, не опасаясь при этом, что они попадут в руки Германии316. «Я,- заявил Бальфур,- придерживаюсь четкого мнения, что нам выгодно как можно дольше воздерживаться от открытого разрыва с этой безумной системой. Если это означает дрейфовать по волнам, значит, я сознательно выбираю дрейфующую политику…» Большевики, указывал Бальфур, не собираются воевать с Германией и, возможно, ни с кем другим. Зачем толкать их в руки Германии? Без активного содействия русских Россию будет нелегко организовать или перетряхнуть, тем более что от германских войск сразу избавиться не удастся. Германия еще много месяцев будет способна обеспечивать свои нужды. На протяжении всего этого периода не следует разжигать враждебность большевиков317.