А проблема состояла в том, что она не была настолько опытной, чтобы просто «пропустить» это мимо. Кроме Миши, у нее был всего один «роман». Еще до каких-либо отношений с мужем, неудачный первый опыт на стандартной студенческой вечеринке. Казалось, что влюбилась по уши, так что руки дрожали и в горле сердце колотилось. А когда этот объект любви неземной стал на ней пьяно дергаться и дышать в лицо перегаром – любовь куда-то выветрилась, и осталась лишь брезгливость, да не особо приятные, даже болезненные ощущения.
После Миши у нее не было отношений. Не потому, что она пыталась хранить верность своему «официальному» мужу, упорно не желающему окончательно оформить развод, потому как партийное руководство не считало то время благоприятным моментом. Просто смысла не видела в «сексе, ради секса», не тот уже возраст, чтобы такое было интересно. Хотелось чего-то большего, чтоб для души и отношений человек встретился, чтоб понимал и поддерживал, чтоб рассчитывать на кого-то можно было, а не на себе все тянуть. Просто, чтоб рядом был тот, кто самым близким станет.
Но сейчас, определенно, речь шла не об этом. Потому и не могла Инга просто «не реагировать», напряженно застыла, как кролик перед волком под этим взглядом Лютого, и настороженно ждала дальнейшего развития.
А вот сам он не ждал ничего и никого. Не останавливаясь, его пальцы скользнули дальше, вбок и вверх, задев ее скулу, мочку уха, которую Лютый зачем-то несильно прижал, зажав между двумя пальцами. Инга вздрогнула: ей не было больно, просто она вся напряглась, как взведенная пружина и никак не могла овладеть собой.
Он на мгновение замер, то ли пережидая, то ли впитывая эту дрожь своей ладонью. И провел рукой выше, снимая с ее головы шапку, с которой Инга не расставалась последнюю неделю. Кожи головы коснулся воздух, прохладный по сравнению с теплом шерсти. И тут же его прогнало горячее и грубоватое касание ладони Лютого, когда он провел рукой по ее короткому и неравномерному темному «ежику» волос. Теперь он держал ее голову двумя руками: одной фиксируя затылок, а второй обхватив макушку и висок.
Тесно, горячо, без всякого шанса на освобождение.
Она не могла двинуться и, испытывая страх, как ни старалась тот подавить, покорно застыла, глядя Лютому в глаза.
Он тоже застыл. Прекратил любое движение. Инга даже не видела: дышит ли он? Казалось, что вся сущность этого мужчины сейчас перетекла в эти глаза, в этот взгляд, лишающий ее воли и осознания себя.
И вот тут вся неспешность и медлительность событий кончилась, сменившись такой стремительностью, что она не могла уже о чем-то думать и осмысливать. И воздух вокруг наполнился такими непонятными звуками, каким-то настолько глубоким и тихим шепотом, что легче было притвориться, что ничего не слышишь, нежели стараться что-то понять.
Лютый вдруг с силой дернул ее на себя, при этом продолжая поддерживать Ингу, так что это движение не вызвало дискомфорта, и она оказалась прижатой к нему. Распластанной на твердом теле мужчины.
Не удержавшись, Инга с тихим настороженным вскриком выдохнула от этого столкновения их тел.
А он с глубоким и шумным вдохом (настолько сильным, что она слышала, как Лютый втягивает воздух), оттянув ворот ее водолазки книзу пальцем, неожиданно для Инги всем лицом прижался к ее шее сбоку, к ямке за ухом, к затылку.
Не справившись с испугом и неожиданностью, с какой-то пугающей жадностью, с которой его руки вдруг сжались на ее теле, Инга задрожала. Одна из его ладоней давящим движением опустилась вниз, отпустив ее голову, и Инга поняла, что участь шапки вот-вот постигнет и кофту. Треск «молнии» показался оглушающе-громким. Он перекрыл даже то шуршание, которое их окружило. И, несмотря на то, что под кофтой на ней имелась еще водолазка и майка, хоть он еще не коснулся ее тела, Инга ощутила себя так, будто бы пали последние бастионы, отделяющие от Лютого. И теперь она действительно принадлежит ему целиком и полностью.
Ужасающее чувство. Дикое и примитивное. Лишающее ее любой свободы.
Она не была швейцарским ножиком. Факт.
Пожалуй, это оказалось последней обдуманной и связной его мыслью, после ее вопроса: «А что надо?», прозвучавшего так некстати. Потому что в ответ на него, внутри Нестора разгорелась потребность такой силы, которой он никогда не испытывал до этого. Он перестал быть собой, тем человеком, которого создал своим трудом и усилиями за все последние годы. Он не был больше Лютым. Он снова стал Нестором, тем пацаном, у которого ничего не было, который не мог получить ничего, иначе как выдрав у кого-то, украв, отвоевав.
Шизофрения? Не факт. Но возможно…
Однако обдумать эту мысль он уже был не в состоянии.
На самом деле, вдруг понял Нестор, он хотел Ингу так, как ничего в жизни еще не хотел. Эта потребность рвала ему вены и вспарывала грудную клетку. Потому что не только в физическом желании было дело. Хотя и сексуально она возбуждала его так, как он ранее не знал. Он, в принципе, никогда особо не зацикливался на сексе. Тот же биатлон или возможность увлекательной «охоты» во время заказа разжигала в нем зачастую куда более сильный азарт и пик ощущений, нежели физиологический акт секса. Он воспринимал эту потребность своего тела как периодическую необходимость, как некое расслабление, сброс напряжения. И не испытывал подобного желания к тем, кого обычно выбирал, чтобы снять это напряжение, накопившееся в паху.
Сейчас его пах пылал. Да. Он ненормально сильно желал погрузить себя в это тело.
И в этом было отличие. Он хотел бы весь в нее погрузиться, а не только членом. Вот то желание проглотить ее, сделать частью себе, оно буквально взорвалось в Несторе, набухало и росло. Не в тазу или мошонке. В голове. В грудной клетке. Разрасталось черной воронкой пустоты, требующей наполненности. Жертвы, которая сможет эту пустоту притупить. Инги.
Его мышцы дрожали от этой потребности, пальцы сводило судорогой, когда он сомкнул их на ее коже. Сильно. Жадно. Ощущая, как внутри все горит, пульсирует тем самым определением, которое он уже однажды произнес: «Моё»!
Эта кожа, эти колючие обритые волосы. Даже эти перепуганные карие глаза и обострившиеся из-за недоедания скулы – его они. Ему принадлежат! И запах. Аромат ее крови, просачивающийся через раскрасневшуюся от жара кожу. Аромат ее сути – все было его! И он не мог им надышаться. С силой прижался лицом к коже Инги, распахнутым ртом придавил, дышал ее кожей – но ему не хватало. Внутри словно зародился настырный, раздирающий сущность зуд, который нарастал вместе с этой потребностью и жаждой, спаивался с ней. Этот зуд раздражал, вызывал желание разодрать на себе кожу, чтобы еще больше суметь впитать в себя Ингу, чтобы свои сосуды ею наполнить, ощутить, как она разрывает ему аорту. Казалось, только так он сумеет унять эту скребущую, царапающую его изнутри нужду.
Больше. Еще больше. Сильнее и глубже протолкнуть ее внутрь себя, или себя в сущность Инги. Не столько во влагалище. В мозг. В душу. В любое доступное для него место погружение, куда Нестор только сумеет.
Воздух вокруг него шелестел, но Нестор не обращал внимания на это. Как и на собственный пульс, барабанящий по мозгу с бешеной частотой. Все стало второстепенным, кроме необходимости унять это желание, погасить этот зуд. А запах Инги сумел перекрыть даже прелый аромат карпатских лесов, преследовавший его последнюю неделю. Потому все стало вторичным и неважным, кроме того, что он сейчас сжимал в руках.
Однако ему слишком сильно мешала ее одежда. Уже избавив Ингу от шапки, ощутив рукой колюче-шелковое касание ее волос, он хотел большего. Должен был коснуться кожи в основании шеи, сжать голые плечи. И всем телом прижать голую Ингу к себе. Самому раздеться.
Потому Нестор с силой дернул застежку-молнию на ее кофте. Инга задрожала. Из-за того, как крепко он ее держал, не ощутить эту дрожь было нереально. Впрочем, он и так очень чутко ощущал все изменения в ней. И страх ее буквально осязал.
Нестор не стремился к этому. Он никогда испытывал удовольствия от боли или истязаний. К тому же, слишком четко и ярко врезались в его память воспоминания детства, и лицо матери, так часто изувеченное ударами. Он женщин не бил. Никогда. Правда, и не особо интересовался, что они испытывают, когда он свое «напряжение» снимает. Данный вопрос его в принципе не интересовал. Но Инга принадлежала ему. Он не хотел ее страха. Впрочем, Нестор не сомневался: она и сама это поймет. И успокоится. Потому, сбросив ее кофту на пол, он через голову стянул с Инги водолазку, которая чересчур мешала, закрывая слишком много кожи его женщины. Следом полетела и спортивная майка.