Быть с ней. Заботиться об Инге – он не просто знал, что должен это делать, потому что взял на себя такое обязательство. Нестор хотел этого. Жаждал.
Именно для того, чтобы это стало возможно, чтобы в очередной раз не сокрушить ее, в этот раз доломав до конца, он начал пытаться познать свои возможности и то, кто он есть.
Нестор нашел хату своей бабки и матери. То, что осталось от нее за эти годы. Жители ближайшего села не позарились на этот кусок земли уже в самом лесу. Видимо, до сих пор осталась память о живших здесь мольфарках, и страх. Он вновь оформил этот участок у сельского головы на себя. Прошелся по самому селу, но внутри ничего не дрогнуло – он не бывал здесь ребенком, мать и бабка не брали с собой внука, даже если ездили в село. Так что Нестор только иногда смотрел на крайние хаты и улицы из-за деревьев. Его тоже никто не узнал. Да и не могли, откуда. Только одна пожилая женщина, убирающая двор небольшой сельской церкви, обернулась и долго смотрела ему в спину. Резко отвернулась, перекрестившись, когда Нестор остановился и прямо глянул на нее. А потом и вовсе убежала внутрь храма.
Он ее выследил, разумеется. Нашел хату, изучил маршруты ее редких походов на рынок или в магазин. Проследил за соседями. А через три дня пришел к ней во двор вечером, когда эта женщина была одна. И просто остановился перед ней. Лютый не знал, кто она. Но имел подозрения, исходя из тех сведений, что ему удалось собрать за эти три дня.
– Ты ее выродок! – взвизгнула женщина, перестав креститься. Видимо, отошла от испуга при его внезапном появлении в летних сумерках. – Я знаю! Ее! Ведьмы этой! Один в один в отца пошел. Зачем ко мне явился? Мало вы моей крови попили?! Всю жизнь изломали! Мать твоя – будь она проклята! Своего мужика не уберегла, так и моего больным сделала, лишила всякого ума. Еще и убила! Зачем пришел?! Я не боюсь ни тебя, ни силы вашей. Прочь пошел! Убирайся!
Под конец, видя, что он не отвечает, женщина уже почти визжала. Из соседних хат даже соседи вышли, выясняя, что тут творится. Но Нестор не обратил на них внимания, продолжая наблюдать за женой того, кого убил первым в своей долгой череде убийств. Она врала. Он чувствовал ее страх. Животный ужас перед ним. Тот распространялся от нее в воздухе противным и липким привкусом, дрожью, пульсацией. Однако Нестор не думал ее пугать, когда пришел. Не испытывал он и вины перед этой женщиной. Не он сделал ее мужа тем зверем. Он всего лишь прекратил и его метания.
Его мать… Она и была проклята. Все они были такими.
Так ничего и не сказав, он отвернулся и молча вышел из двора, прошел по улице, прекрасно ощущая провожающие его взгляды жителей села. Эта женщина ничего не могла сообщить ему о нем самом, кроме того, видимо, что Нестор был очень похож на отца, которого не помнил. Даже не знала, очевидно, что его мать скончалась пять лет назад все в той же психиатрической больнице, в которой ее лечили с момента обвинения в убийстве. Лютый выяснил это едва ли не первым, когда только добрался до районного центра, где эта самая больница располагалась.
В тот вечер он вернулся к своему дому и еще раз внимательно все осмотрел. Он не знал точно, зачем ему эта загнивающая развалина, но отчего-то захотел восстановить бревенчатое строение. Оно оставалось его единственной связью с прошлым и самим смыслом жизни Нестора. Оно, и шепчущие голоса в голове.
В эту ночь, как и несколько предыдущих, пока наблюдал за селом, Нестор ночевал в сарае, который сохранился немногим лучше хаты. Во всяком случае, не было угрозы, что крыша вот-вот рухнет на его голову. Он старался шаг за шагом вспомнить свое детство. Любое слово, любое замечание бабки или матери. Все, чему они его когда-то учили, осознанно или нет. Искал отклик этим воспоминаниям внутри самого себя, среди шепчущего многоголосья в своей голове.
И думал об Инге. Потребность в ней перекрывала собой все.
Утром он принялся расчищать хату, то и дело прерываясь, если находил какой-то знакомый предмет: осколок тарелки, старую алюминиевую кружку, целую коробку с мотками ниток. Больше всего целых вещей обнаружилось в подвале. В самом доме кто-то все же бывал: может бродяги, может детвора из села не обращала внимания на моральный запрет и страх тех, кто был постарше. А вот наружный подвал, выкопанный за хатой, остался цел и неприкосновенен. Только сильно зарос кустарником. Нестор даже вспомнил, как бабка брала его с собой, набирая здесь квашеную капусту или моченые помидоры.
Каждая находка будила в нем какие-то воспоминания. Иногда смутные, едва осязаемые, из глубокого детства, как старый, истрепавшийся жилет из овечьей шкуры. Он помнил, как носил его еще ребенком. Иногда же воспоминания оказывались яркими и четкими, как вышитый рисунок на потрепанной холщовой торбе, в которую бабка собирала с ним травы в лесу.
Так что к вечеру он не столь уж сильно продвинулся в своем деле, постоянно отвлекаясь на что-то. Но вспомнить и понять как можно больше казалось ему важным. Чтобы быстрее разрешить себе вернуться к Инге.
Около шести вечера его и вовсе оторвали от уборки. На небольшом участке перед хатой, где он и не думал косить траву, появилась женщина лет тридцати. Она то и дело останавливалась, тяжело и испуганно дыша. Оглядывалась назад, будто сомневаясь.
Нестор вышел на крыльцо, буквально слыша, как дрожат легкие незваной пришелицы. Ей было страшно не меньше, а может и больше, чем его вчерашней собеседнице. Но не от того дыхание гостьи так сбилось. Женщина несла на руках ребенка, мальчика лет пяти. Несмотря на то, что дети в таком возрасте весьма охотно бегают сами, зачастую оставляя родителей далеко позади, этот мальчишка даже не пытался высвободиться из крепких материнских объятий. Нестор видел тяжелое и душащее ребенка марево болезни, окутывающее голову, руки и ноги. Даже пожелав, мальчик не смог бы пошевелиться. Вероятно, он еще ни разу в жизни самостоятельно не ходил. Возможно, садился. Верхняя часть тела мальчика была чуть свободней от этого темного, переливающегося клубка хвори.
Завидев его, мать с ребенком остановилась. Нестор ощутил, как в ней плеснулся дикий ужас. Это разрасталось сильнее в нем, чем больше Нестор проводил времени в Карпатах, чем больше вспоминал и открывал в себе и своем прошлом. Он ощущал эмоции и страхи, порывы и желания людей. Но все же, словно сквозь плотную шерстяную ткань. Не так, как Ингу. Никого он не ощущал настолько полно, будто самого себя.
Пришелица боялась сейчас. Но женщина все же пересилила это. И начала приближаться к нему, продолжая крепко держать сына. Нестор уже знал, для чего они пришли. Отчаяние оказалось сильнее страха. Сильнее здравого смысла и доводов рассудка. Отчаяние и материнская привязанность, которую Нестор так же видел в женщине, привели ее сюда, видимо, едва успели разнестись по селу слухи о его появлении и прошлом семьи Нестора.
Шорох становился громче с каждым шагом приближавшейся гостьи. Как и голоса в его голове. И каким-то образом, куда отчетливей, нежели ранее, Нестор осознал – он знает, что делать. Возможно потому, что сейчас был готов принять себя.
– Он не выздоровеет полностью, – произнес Нестор первые слова после расставания с Ингой, едва женщина остановилась перед ним, не успев еще и рта открыть. – Но сможет управляться сам. И ходить. Это будет долго, больно и мучительно.
Женщина задохнулась, а потом разрыдалась.
– Пусть. Я согласна. На все. Только бы ему лучше стало, – сквозь рыдания прошептала она.
– Приходи завтра.
Больше ничего не добавив, он отвернулся и ушел назад в дом. Точно, как делала его бабка, которую сейчас стал больше понимать. Не потому, что был так занят или нуждался во времени. Это было первым шагом в лечении, испытанием этой женщины: действительно ли она готова к тому, что ее ждет. Обладает ли хотя бы терпением.
Женщина на следующий день пришла опять. Он больше с ней не разговаривал. Только жестами показывал, что она должна делать, пока сам занялся мальчишкой.