Но все становилось на место, когда давали слово адвокату, это уже напоминало хронику — никаких вольностей, сплошные документы.
Адвокат был немолод, если бы позволялось, ему было бы сподручнее говорить сидя, но ритуал оставался ритуалом, и старик, опираясь на спинку стула, говорил долго и поначалу, казалось, нудно.
— Я многие годы проработал в суде, и это мое последнее дело, я ухожу на пенсию, вы знаете об этом,— адвокат почтительно поклонился в сторону судьи.— В нашем городе никогда не было ни большого строительства, ни такого крупного предприятия, как этот строящийся комбинат, где произошел несчастный случай со смертельным исходом, поэтому у нас прежде не встречалось в суде подобных дел. Мы с вами — специалисты по кражам, хищениям, разводам и прочим, более привычным делам, даже стали экспертами по автомобильным авариям, с тех пор как автомобили забили тесные улицы нашего некогда дремотного городка. Поэтому к такому уникальному в нашей практике делу нужно подойти очень внимательно, осторожно, ведь наше решение станет прецедентом, на нас будут оглядываться.
В деле нет корысти, преднамеренности, нет запутанной интриги, невыясненных обстоятельств, все, вроде бы, предельно ясно, только эта ясность столкнула диаметрально противоположные взгляды, один взгляд, к сожалению, со скамьи подсудимых. К этому я еще вернусь, а пока перейду к личности обвиняемого. Однако прежде я должен сказать, что за свою долгую практику я никогда публично не признавался в симпатии к своему подзащитному. Это запрещенный адвокатский прием, но мой последний подсудимый мне глубоко симпатичен, и я не боюсь, что такое признание помешает моей репутации адвоката.
Мой подзащитный не сделал ничего, чтобы помочь себе в суде. К сожалению, так же он, видимо, вел себя и на следствии. Я убежден — это должно быть истолковано не только как максимализм молодости, но и как сознание абсолютной правоты своей позиции. Ни единым словом он не обмолвился о своей биографии, а она у него, несмотря на молодость, интересная, это уже сознательный и, смею считать, достойный гражданин. Все, что я знаю о нем и доложу вам,— он сделал вновь легкий поклон в сторону судьи,— я собрал по крупицам сам.
Трудовая биография его началась еще до армии, работал на стройке, потом служил в стройбате. Служил и работал в армии достойно, я прилагаю к делу справку, присланную из части. После армии закончил в Москве один из старейших и уважаемых технических вузов — Бауманское училище. Закончил с отличием. В характеристике из института говорится, что последние три курса Гимаев был председателем научного студенческого общества. Оказывается, это по его предложению на всех домостроительных комбинатах страны используются технология декоративного покрытия наружных панелей. Вот старый номер журнала «Рационализатор-изобретатель», кто хочет, может посмотреть,— адвокат показал в сторону пустого зала журнал.— В наш город мой подзащитный прибыл по направлению, за два года прошел путь от мастера до начальника хозрасчетного участка. Скажу вам, что это единственный хозрасчетный участок на такой огромной стройке, так сказать, первая ласточка.
В обвинении есть пункт… — Адвокат поднес густо исписанные страницы близко к глазам, прочитал: — «Отсутствие должного контроля за трудовой дисциплиной на объекте». Серьезное обвинение. Но посмотрим — как же строил работу, как укреплял трудовую дисциплину на своем большом участке молодой руководитель.
По объему выполняемых работ его хозрасчетный участок равен целому строительному управлению. В управлении, в построечном комитете профсоюза на него есть несколько, а точнее сказать, четыре жалобы. Жалобы любопытные. Можно было бы зачитать для суда все четыре документа, но они, по сути, идентичны.
Четверо рабочих жалуются на нового начальника участка, что закрыл он им месячные наряды в среднем: одному по рублю шестьдесят две копейки в день, другому по два сорок семь, третьему по два восемьдесят четыре, четвертому по четыре девяносто. У всех не выходило даже по тарифу, а они — рабочие высших разрядов, и у них, мол, семьи, дети, которых кормить надо, они требовали принять меры к зарвавшемуся начальнику. Случай, как мне сказали в управлении и в тресте, был беспрецедентный и потому рассматривался на расширенном заседании с участием трестовского юриста. Пять часов длилось заседание, даже на объект выезжали. Подавшие жалобу были известные в бригаде выпивохи, и Гимаев, устав увещевать, воспитывать их, дал каждому отдельную работу и рассчитал, как предупреждал, по выполненному объему.