"Россия". Сергей Печорин . Беседа с Л. Н. Толстым
Москва, 7 мая
Вот как я виделся с графом Л. Толстым и о чем с ним говорил по поводу голодного бедствия. Так как я не интервьюер и интервьюерских пасов и вольтов совершенно не знаю, то мне предстояло либо промямлить казенный разговор, из которого никакого толку не выйдет, раз нет "вопросов", либо... либо говорить по душе, без программы. К графу Толстому я поехал попросту, как к человеку огромного ума, опыта и авторитета, стоящего, кроме того, очень близко к делу продовольствования бедствующего населения, потому что к нему стекаются всякие пожертвования на голодающих. Граф Толстой, к которому у меня, кстати, было письмо от А. В. Амфитеатрова (*1*), мог помочь мне, во-первых, ответить на многие ужасные для моего сознания и моей совести "почему", а во-вторых, дать ценные указания для моих дальнейших странствований по голодающим местам. Живет граф Толстой очень далеко от центра города, в Хамовниках, и ехать туда на худшем во вселенной московском извозчике истинная каторга. Дорога идет с горы на гору, мостовая из огромных булыжников, колеса дребезжат, параличная лошадь, которую неустанно порет идиотический, ободранный извозчик, храпит и стонет, зловонная пыль доводит вас до удушья и судорог, словом, от Кремля до Хамовников путешествовать не весело. Зато в Хамовниках - тишина, больше юной зелени, меньше толчеи. Тут легче думать и работать. Был я у графа Толстого в первый раз и был изумлен простотой и, если хотите, запущенностью обстановки, в которой он живет. Правда, графа я застал "на отлете": комнаты потеряли жилой вид, мебель в чехлах сдвинута в кучу, везде разгром, так хорошо известный семейным людям, вынужденным кочевать. Мне пришлось подождать графа изрядно, потому что он работал у себя в кабинете. За это время я имел возможность разглядеть висящие на стене портреты графа в разных видах и стоящие бюсты. Я приготовился встретиться с мощным "великим стариком", к словам которого прислушивается весь мир. Я сидел в пустой, разрушенной гостиной. Вдруг в смежном зале послышались поспешные, быстрые шаги. Я не успел встать, обернуться, как передо мной был старик - нет, я скажу "старичок" - это теплее и ближе к правде. Была на нем блуза, потом остальное, как у всех "господ". С первого же взгляда я убедился, что и живописцы, и скульпторы, и даже фотографы безбожно лгут. Они представляют Толстого чересчур массивным, большим; рука об руку с ними работает воображение тех, кто видел не живого, а отраженного Толстого, с его гением и с его мировой славой. Толстой - вовсе не огромный Толстой, а сгорбленный летами и трудом старец, хороший старик, великий и хороший старик... Я уж не знаю, как это сказать. Но живописцы и скульпторы лгут. Подвижен он удивительно. Особого огня в его глазах я не усмотрел, но видел в них, увы, боязнь перед интервьюерами, которые с невероятной наглостью оболгали, облыгают и будут облыгать великого писателя до бесконечности. Я успокоил его, что не интервьюер, а хочу по душе поговорить с ним о насущно важном деле и просить его помощи, которая мне существенно необходима. Мы уселись у столика в гостиной в опустевшем доме. Я заикнулся о голоде. Лев Николаевич заволновался: - Голод, голод! Заладили все - голод! И как это нехорошо: одни сделали голод предметом аферы, другие - орудием агитации против земства, того, другого... Какой же может быть, скажите вы мне, неурожай, когда пуд хлеба стоит шестьдесят-семьдесят копеек?! При такой дешевизне говорить о недороде?! В нынешнем году неурожай ничуть не страшнее неурожая прошлых годов, а если теперь мужик бедствует ужасно, то надо искать здесь другую причину. Надо смотреть, что было в прошлых годах, каково было тогда благосостояние мужика. Ведь нынешние несчастия - прямое последствие и логический вывод из обстоятельств прошлых лет. Мужицкое хозяйство вконец разорено, мужик затаскан, затравлен, забит, запутан в долгах... У него руки опускаются. Возьмите вы организм, который тощал в продолжение целого ряда лет... Что же вы удивляетесь, если человек наконец свалился с ног? Вот газеты: вместо того чтобы играть на нервах публики, лучше бы они занялись исследованием настоящей причины бедствия. Она лежит в полном расстройстве крестьянского хозяйства, в подорванности его экономического благосостояния. Ни общество, ни государство вовсе не должны кормить мужика, который сам кормит и государство, и общество. Дайте мужику стать на ноги, передохнуть, оправиться, взяться за правильную работу. Мужик вовсе не ленив от природы. Он вам все тогда отдаст. Что касается до помощи теперь, в настоящие дни, то она, конечно, желательна и даже необходима, но, по существу, совсем не годится, чтобы генералы кормили мужика. Рациональнее всего помогать путем организации столовых. Денег давать в руки мужику не след: либо он их спрячет, либо начнутся нежелательные явления на почве корыстолюбия. Больше всего нуждается в помощи теперь Казанская губерния, где почти ничего дельного не организовано. Да там и людей нет, некому дело делать. На Казанскую губернию следует обратить особое внимание. В Самарской губернии и люди есть, и пожертвования туда стекаются. Там главные дыры заткнуты (*2*). - А цинга? - Что ж цинга? Вот я знаю, что, например, в Самарской губернии в Бузулукском уезде в деревне Мурачина, в Каралыхе мрет башкирское население. Но ведь башкирцы вот уже тридцать лет как буквально вымирают в силу многих условий. Они как бы обречены на гибель... Мрут от цинги сильно, конечно... Крестьяне значительно меньше. Вот, кстати, наши доктора уверяют, что цинга не заразительна. Они сами не знают, что говорят, но им придется с этим вопросом считаться. У меня есть знакомая барышня, вполне здоровая, обеспеченная, - чего кажется? Поехала в цинготную местность - и заразилась цингой... десны загнили, зубы выпали... Вот вы и говорите про эпидемию и не эпидемию... Граф настоятельно советовал мне обратить особое внимание на связь бедствий нынешнего года с условиями экономического быта крестьянства в годы прошлый и позапрошлый. Он дал также несколько адресов в Казань, к местным деятелям.
Комментарии
Сергей Печорин . Беседа с Л. Н. Толстым. - Россия, 1899, 10 (23) мая, No 13. Сергей Александрович Сафонов (1879-1904), писавший под псевдонимом Сергей Печорин, поэт, журналист. "Беседа с Л. Н. Толстым" - вторая статья в печатавшемся им цикле "Письма о голодных". Голод, охвативший в 1898-1899 гг. ряд губерний России, в особенности Поволжье, вызвал заметные отклики в печати. По примеру прошлых голодных лет Толстой получал с разных сторон пожертвования в помощь голодающим и организовывал их распределение.
1* Александр Валентинович Амфитеатров (1862-1938) совместно с В. М. Дорошевичем издавал с 1899 г. газету "Россия", которую представлял автор интервью. 2* Внимание пожертвователей к Самарской губернии объяснялось, в частности, публикацией Толстым в "Русских ведомостях" (1899, 4 марта, No 62) письма к нему А. С. Пругавина о голоде в этом районе.
1900
"Русский листок". С. Орлицкий . У графа Л. Н. Толстого
Быть в Риме и не видеть Папы, жить в Москве и не побывать у графа Льва Николаевича Толстого в равной степени непозволительно для писателя. Так мне по крайней мере казалось. Равнодушие москвичей к тому, что среди них живет один из величайших русских людей, просто поражало меня, особенно на первых порах, когда я переехал в Москву на жительство. Но такова уж московская складка. Для незнакомых с Москвою я должен сказать, что великий писатель живет в Хамовниках в собственном доме. Хамовники - отдаленная часть города, по соседству с пустынным Девичьем полем. Воздух здесь чище, чем в центральных частях столицы; переулки малолюдны, и, если так можно выразиться, идиллическая тишина царит в похожих на уездный городок Хамовниках. Популярность графа Толстого в этой части города чрезвычайно велика: и дом, и самого графа все знают. - Это вы ищете дом нашего графа? - радостно улыбаясь, отвечали на мои расспросы, начиная с половины Остоженки. - Да граф прошел тут сейчас. Гулять, видно, отправился. Было четыре часа пополудни. Мороз окреп до 20°, и, признаться, я не поверил, чтобы в этакий холод семидесятилетний старик пошел гулять. Но дело именно было так. Когда я позвонил у подъезда двухэтажного дома графа Толстого, лакей объявил, что действительно граф сейчас только отправился погулять... Пришлось отдать визитную карточку и книгу мою ("Далекие годы"), с которою я хотел познакомить графа, и просить доложить графине: когда я могу видеть ее мужа? Мне был назначен прием в восемь часов вечера. По утрам Лев Николаевич никого не принимает, так как это время у него занято работой. Несмотря ни недавнюю тяжелую болезнь, он не перестает трудиться, только стал принимать желающих его видеть гораздо реже.
* * *
Надо ли говорить, что в назначенный час я был снова в пустынных Хамовниках, несмотря на усилившийся мороз и прямо как ножом резавший ветер. Наконец-то я очутился в жилище человека - последнего уже, отсталого из тех великанов, которые, после Пушкина, преемственно создавали русскую литературу. Мое волнение, несмотря на мои уже преклонные годы, понятно будет всякому, любящему родное искусство. Я думал: пройдет немного минут, и вот я увижу автора "Войны и мира" и десятка других хороших книг, увижу этого философа и беллетриста - волшебника, заставившего нас столько перечувствовать! Ничто не могло быть для меня маловажным из того, что я увидел в жилище Льва Николаевича Толстого. И я внимательно осмотрел тесную, простенькую переднюю и ступени деревянной лестницы, покрытые ковром, ведущие во второй этаж, куда меня пригласили и сказали подождать в маленьком кабинете выхода графа, отдыхавшего после обеда. Я до этого времени никогда не видел Л. Н. И когда он вошел, я был озадачен и удивлен: на свои последние портреты он походит очень мало. Его изображают почти крестьянином, а у него лицо интеллигентное; нет и бороды до пояса. Предо мною стоял высокий, худой старик, с лицом морщинистым и болезненным, с белою бородою. Но глаза - глаза на этом старом лице были совершенно молодые. Мне сейчас же припомнился из романа "Война и мир" старый князь Болконский с такими же молодыми, зоркими глазами на дряхлом лице. Но в противоположность Болконскому создатель этого типа, граф Толстой, был приветлив и любезен. Он пригласил меня сесть, и мы начали беседу. - Вы пишете в газетах, - заметил он, улыбаясь добродушно, - а я вас принял не за интервьюера, а за простого посетителя. Вот и нехорошо выйдет... - Да почему же, граф! Он усмехнулся еще добродушнее и прибавил: - Все у меня интервьюеры выпытывают, исповедуют меня. Не остережешься, что-нибудь скажешь - сейчас напечатают. Не то чтобы это мне вредило, но... знаете... интервьюеры частенько мне приписывают то, о чем и речи вовсе не было. Я поспешил заявить, что ничего лишнего, никакой "отсебятины" не позволю себе включить в нашу беседу, но прошу дозволения напечатать сущность наших разговоров.