"Вегетарианское обозрение". И. Перпер. У Льва Николаевича Толстого и его друзей
Подхожу к красивой, большой веранде; по одной стороне ее качается цветущая сирень. Я чувствую, что Лев Николаевич находится там, и, не желая нарушать его покой, останавливаюсь. Какая-то женская фигура, завидев меня, тщательно завешивает веранду. Я усаживаюсь недалеко под большим тенистым деревом, на широкой удобной скамье, возле веранды и перевожу дух. Отдохнув и кого-то завидя, я прошу выслать г. Гусева. С последним я знаком по переписке как с секретарем Льва Николаевича. Через несколько минут вижу, идет высокий молодой человек лет 30, с умным, интеллигентным лицом, в простой ситцевой косоворотке, с волосами, заброшенными назад. Иду навстречу, называю свою фамилию, он свою. Николай Николаевич Гусев, большой друг и приятель Льва Николаевича, редко, редко отлучается от него, ведет всю его обширную корреспонденцию и помогает в его литературных работах. Мы усаживаемся и беседуем довольно оживленно. Жажда, вследствие быстрой ходьбы, начинает меня мучить, и я прошу дать мне стакан воды. Н. Н. уходит и приносит мне стакан хлебного квасу. Во время нашей беседы приходят одни за другими нищие; Ник. Ник. оставляет меня каждый раз, идет им навстречу, кое-что спрашивает и дает им денег. Многие из них просят книжки Льва Николаевича, и Н. Н. дает им по несколько штук народных рассказов Льва Николаевича, изд. "Посредник". Н. Н. успел уже предупредить Льва Николаевича о моем приезде. Среди беседы Н. Н. говорит мне, что Лев Николаевич идет. Я иду навстречу солнцу интернационального вегетарианского мира, иду так легко, просто, не смущаясь, как будто каждый день видал его, как будто лишь недавно расстался с ним. Лев Николаевич жмет мне крепко руку и садится в уголок скамьи, рядом со мной. Он ростом выше среднего; глаза голубые, глубокие; брови седые, густые, торчащие вперед; борода окладистая, широкая и красивая. Одет в косоворотке, раскрытой около шеи; на голове носит белую, простую, старую и легкую фуражку, надвинутую на лоб; опирается на палку. Говорит внятно и ясно. Я с него не спускаю глаз, и по-прежнему чувство какой-то близости к нему заставляет меня говорить с ним совершенно спокойно, как с добрым, старым другом. Все то, что Лев Николаевич говорил, я передаю и его, и своими словами, так как буквально, каждое слово его, конечно, не мог запомнить. Лев Николаевич расспрашивает меня подробно о "Вегетарианском Обозрении", в котором он сотрудничает (*1*), о числе подписчиков, средствах для издания и пр., и я отвечаю на все его вопросы. "Лев Николаевич, - говорю я, - я спешил к Вам, надеясь застать Мечникова, с которым хотел бы поговорить о вивисекции. Я пишу теперь по этому вопросу и хотел бы знать, как он и Вы смотрите на это?" Лев Николаевич отвечает: "Вопрос о вивисекции, как и всякий нравственный вопрос, можно решать только субъективно: что я доложен и чего не должен делать. Если рассуждать объективно, то есть о том, нужна ли, полезна ли вивисекция, то спорам конца не будет. Обе стороны приведут массу аргументов в свою пользу. Но если человек действительно относится сознательно к своим поступкам, взвешивает их, то для него вопрос этот решенный. Это все равно что религиозный вопрос: каждый находит себе своего Бога, каждый должен его сознать в самом себе". Я упоминаю о "Записках врача" Вересаева и затрагиваю попутно другие вопросы, Лев Николаевич рассказывает мне подробно о своей беседе с Мечниковым, бывшим у него днем раньше (*2*). Особенно его заинтересовало сообщение Мечникова об антропофагах, живущих в Африке в Конго и не лишенных религиозных зачатков. Он предполагает познакомиться поближе с этим вопросом. Говорим еще о М. П. Арцыбашеве, рассказ которого "Кровь" Лев Николаевич рекомендовал в наш журнал, вегетарианстве и другом. Затем Лев Николаевич подымается, вновь крепко жмет мне руку, обещает кое-что написать для "Вег Обозр" и отправляется бодро на веранду. Я знаю, что скоро вновь его увижу. 3-го июня, вечером, часов в 7, я и С. Д. Николаев (*4*) отправляемся к Льву Николаевичу. Грязь липкая, скверная, кругом лужи и ручейки, небо пасмурное так и готово вновь заплакать. Я решаю пойти лучше босиком, снимаю обувь, засучиваю выше колен брюки и иду. Из Ясной Поляны мы должны отправиться на станцию жел дор, поэтому у каждого из нас в руках ручной багаж. Подходим сбоку к дому, где в нижнем этаже имеется уютная приемная. Нас встречают Николай Николаевич и Душан Петрович. Обмываю руки и лицо, вычищаю от прилипшей грязи платье и подымаюсь с Сергеем Дмитриевичем наверх в кабинет Льва Николаевича. Последний накануне сделал какой-то резкий поворот своей больной ногой, растянул себе этим какую-то жилу и принужден был сидеть в своем передвижном кресле, вытянув больную ногу, чтобы не тревожить ее. Перед ним небольшой подвижной столик, на котором он раскладывает пасьянс, Лев Николаевич приветливо здоровается с нами и просит нас подождать, пока он окончит раскладку. Я осматриваю кабинет. На противоположной от меня стене висит Сикстинская Мадонна Рафаэля, другие Мадонны и несколько гравюр; под гравюрами находится длинная деревянная полка с словарем Брокгауза и Ефрона и другими книгами. Около меня большое окно, выходящее в парк. Возле одной из стен широкий диван. В кабинете еще два-три столика с книгами и один большой кабинетный стол с двумя свечками по сторонам, за которым, должно быть, Л. Н. работает. На столе чернильный прибор, книги, брошюры и пр. По стенам гравюры и портреты. Я сижу напротив Льва Николаевича, довольно близко, и любуюсь его простым, мудрым и хорошим лицом. Одет он, как и позавчера, в косоворотке. Я впервые вижу его высокий лоб и красивые, старческие седые волосы. Старое чувство близости к нему не оставляет меня, и мне кажется, что я тут уже неоднократно бывал. Лев Николаевич откладывает карты в сторону и обращается с некоторыми вопросами к своему другу С. Д. Николаеву. В свою очередь я также задаю вопросы Льву Николаевичу, касающиеся "Вегетарианского Обозрения", и получаю лестные для себя ответы. Вопрос заходит об университете. Я отношусь отрицательно к нему и привожу несколько примеров из своей студенческой жизни для иллюстрации сказанного. Лев Николаевич говорит: "Я читал, что многие профессора растягивают нарочно свои лекции так, чтобы их окончить как раз к сроку, то есть читают по сезонам". Разговор на эту тему продолжается. Я говорю: "Мне приходилось бывать на лекциях известного философа Вундта в Лейпцигском университете. Так как Вундт очень стар, то он последние слова фраз не произносит ясно; несмотря на то что у меня слух хороший, я, стоя около Вундта, у дверей, не слыхал порой окончаний его мыслей и выражений, а между тем в аудитории сидело на многих скамьях несколько сот человек, которые, наверно, его не слыхали, значит, это какой-то самообман". Лев Николаевич, обращаясь ко мне: "А сколько Вундту лет?" "Думаю, семьдесят, во всяком случае за шестьдесят, он стар и говорит слабо". "Сергей Дмитриевич, - говорит Лев Н., - возьмите словарь и прочтите о нем". С. Д. берет с полки словарь Брокгауза, подходит к окну и читает, что Вундт родился в 1832 году, был профессором в Цюрихе, а потом перешел в Лейпциг, что система его философии включает в себя спинозические и кантовские начала, но он все-таки расходится с ними и идет по своей самостоятельной тропе. К сожалению, зрение мое напряжено больше слуха, и суть философии Вундта я не улавливаю, Лев Николаевич слушает очень внимательно, полузакрыв глаза, держит левую руку на колоде карт, качает порой головой в знак согласия с теорией Вундта и приговаривает: "Верно". Статья эта принадлежит Владимиру Соловьеву, хорошо и сжато написана и читается Сергеем Дмитриевичем очень хорошо. Заходит разговор о предстоящем празднике, приезде в Ясную Поляну сына великого человека Генри Джорджа (*5*): Лев Н. расспрашивает о нем Сергея Дмитриевича и получает ответ, что сын продолжает дело отца, много пишет, и недурно. Л. Н. говорит: "Мне снилось ночью, что сын Генри Джорджа уже приехал и говорит по-русски". Л. Н. заводит длинную, долгую беседу с С. Д. о Генри Джордже, о монополиях и трестах. С. Д. отвечает на вопросы, дает нужные объяснения, приводя сейчас же умные, житейские примеры. Л. Н. во многом с ним соглашается и говорит как бы про себя: "Великий, великий человек был Генри Джордж, а Европа его еще не оценила". В это время входит сын Льва Николаевича, Лев Львович, и тоже принимает участие в разговоре. Заканчивая разговор о Генри Джордже, Л. Н. говорит, что окончательного, исчерпывающего ответа на некоторые вопросы Генри Джордж не даст, да в этом и нужды нет. Идеал всегда должен быть впереди, к нему нужно всеми силами стремиться, но стараться зажать идеал в руках - излишне, ибо тогда бы не было жизни, движения, так как в поисках истины - сама жизнь, и в процессе стремления к ней, в улучшении своего "я" и приближении к расширяющемуся и становящемуся все выше и выше идеалу - все благо человеческой жизни. "Лев Николаевич, - говорю я, - противники вегетарианства не хотят признавать этого, они бросают нам упреки в том, что мы не достигаем своего идеала, что отказываемся от мясоедения, а между тем употребляем животные продукты в виде обуви и пр.; но их упреки в самой своей основе неверны, кроме того, техника в настоящее время идет нам навстречу, например, мой кошелек (показываю его Льву Николаевичу) из металла, а ботинки совсем без кожи". Говоря это, я снимаю свою обувь и подаю ее Льву Николаевичу. Обувь моя представляет из себя "гимнастические туфли", приготовляемые товариществом "Проводник".
Л. Н. внимательно осматривает ее, остается довольным и говорит, что употребляет вегетарианское мыло, не имеющее в себе животных жиров . От этой темы переходим на разговор о вегетарианстве, и Л. Н. говорит: "Вегетарианство - первая ступень, на которую должен стать всякий человек, желающий начать новую, более чистую и осмысленную жизнь". Как раз теперь я работаю над "Детской Мудростью" (*6*) и пишу о вегетарианстве, мне нужно будет дать кое-что для вашего журнала весьма хорошего и которому я желаю широкого распространения". "А что представляет из себя ваша "Детская Мудрость"? - спрашиваю я. "Она вроде "Круга чтения", - говорит Л. Н., - разделена на номера и заключает в себе рассказы и сцены, рисующие мудрость детей, столь часто пренебрегаемую и не замечаемую взрослыми. Подайте мне ту папку!" Я беру со стола объемистую черную папку и подаю ему. Л. Н. раскрывает ее, вынимает оттуда лист бумаги и прочитывает нам мастерски недавно сделанный им перевод с немецкого, из журнала "Wohlstand fur Alle" (*). Маленькая вещица эта очень глубока и представляет из себя диалог между отцом и сыном. На работе сын задает отцу детские вопросы, из которых само собой, шаг за шагом, выясняется вся фальшь современной жизни с ее капитализмом, милитаризмом и т. п. Отцу все труднее и труднее отвечать на прямые, искренние вопросы мальчика, и он заканчивает такими словами: "Однако, малый правду рассудил" (*7*).