Я поддержал Нолли. Но Уолш крепко стоял на своем.
— Есть и эмоциональная связь, — этим все начинается, с этим все и кончается, — утверждал он.
Она парировала его слова совсем по-женски:
— Эмоциональная связь? Конечно, я, например, боюсь, когда вы до меня дотрагиваетесь. Я испытываю около вас холод, словно я попадаю в сырую тень после жаркого солнца.
— Пожалуй, это — хороший признак, — подумал я с некоторым огорчением.
— Из Берлина вы едете в Стокгольм? — задала мне вопрос Нолли. — А вы, Уолш?
Мне нужно было побывать в Берлине, в Географическом обществе, а затем ехать в Швецию, где я должен был по приглашению Стокгольмского университета прочитать несколько лекций по специальному вопросу, который я разрабатывал. Уолш ехал к Нансену по делам не то благотворительным, не то коммерческим. Он собирался вложить огромный капитал в ирригационное строительство, — в Армении, кажется.
Мы объяснили все это Нолли.
Какая-то тень прошла по ее лицу, но вскоре его озарила обычная лукавая усмешка, которая делала таким привлекательным ее рот.
— Русские женщины не придают значения деньгам, — вдруг произнесла она.
Фраза эта, ни в малейшей степени не связанная с предыдущим разговором, сама по себе вызывала протест. Но мне удалось схватить то, что заставило Нолли ее произнести в присутствии богатого иностранца, в нее влюбленного, и я промолчал.
Уолш вздохнул на этот раз особенно грузно.
— Вы вздыхаете, как испорченная фисгармония, Чарли. Лучше скажите, куда мне в вашей Европе ехать после Парижа?
— В Ниццу…
— А потом?
— Виши, Довилль, Биарриц, Сан-Себастиан…
— Ну, так я вернусь из Парижа прямо в Москву, — заявила она.
Я понял, что именно она хотела сказать этими упрямо произнесенными словами, но Уолш, расстроенный своей любовной неудачей, не понял ничего. Это было заметно по его глазам. Ей, поглощенной сценой, в ореоле начинающейся славы, было не до модных курортов, да и натура ее, в основе более глубокая, чем это казалось с первого взгляда, нуждалась не в пряной остроте летнего европейского отдыха. Уолш был для нее новым человеком, — своеобразная мощь его, будя любопытство, постепенно заполняла те трещинки ее существа, которые образуются у каждой женщины, почему-либо лишенной семьи. Отсюда проистекало то внимание, которое она ему оказывала и которое его огорчало своеобразием своей формы.
Надо сказать, что я сам когда-то был в плену у Нолли. Но однажды она коротко, но вежливо сказала:
— Я предпочитаю двух двадцатипятилетних одному пятидесятилетнему.
Мне исполнилось тогда пятьдесят три, и я не обиделся.
Доверчиво-добродушный голубоглазый американец молчал. Молчала и Нолли. Мой возраст научил меня ценить молчание, и я его не прерывал. Но когда оно все-таки прервалось — вот тут-то и началось то, о чем собственно я хочу рассказать.
— Чарли! Существуют морские змеи или нет?
Что навело ее на этот вопрос? Раскрытые ли страницы лежавшего около меня журнала со статьей о сельдях? Но изображенные там рыбы всякого вида и возраста как будто нисколько не напоминали своих далеких родственников. Или ее воображение, как в сновидении, только бессвязно играло образами? В тот момент я не мог подыскать объяснения. Оно пришло значительно позднее. Впрочем, Нолли всегда напоминала мне энциклопедический словарь: открытый на каком-нибудь слове, он логично и до конца развивает всю мысль, вложенную в это слово, и замолкает с тем, чтобы перейти к теме соседней, — соседней столько же, сколько соседствует со словом «я» — «яичница».
— Ну, Чарли, отвечайте же!
Окрик Нолли вывел меня из задумчивости.
Чарли, которому трубка в присутствии Нолли была запрещена, — папирос он не любил, — перестал двигать челюстями, словно жевавшими табак, и ответил с поспешностью, что он этого с точностью не знает, но что его самого вопрос этот занимает, можно сказать, с детских лет. Эрудиция, с какой привел он ряд фактов, меня до некоторой степени удивила.
— Во-первых, заявил он, — в столь солидном источнике, как «Известия Географического общества», заключено достоверное свидетельство одного голландского купца, что гигантский морской змей был дважды замечаем в Атлантическом океане, хотя впоследствии это сообщение и пытались опровергнуть. Древний норвежский писатель Олаф Магнус[5] говорит о большом морском змее, как о явлении самом обыкновенном. Но его описанию, тело змея покрыто чешуей, он поднимает голову с двумя как уголь горящими глазами над водой, показывая гребень гривы; часто нападает на парусники у скандинавских берегов и уносит с палубы юнг. Правда, и по этому поводу имеется возражение: Гартвиг, например, со свойственной всем немцам педантичностью, проработал над вопросом двадцать лет и признал достоверным во всей этой истории только то, что какой-то норвежский юнга был однажды сброшен с палубы в море хвостом рыбы огромных размеров.
5