- Желания восстановить книгу не возникало?
- Было, пробовал. Но получилось то, что, образно говоря, получилось из громадной российской империи к лету 1918 года - крохотная Нечерноземная зона. И я тихонько задвинул "попытку" в отсек своего стола.
- Вам снятся ваши тексты?
- Еще как снятся! Как вы угадали? Практически еженощно снятся, я не преувеличиваю.
- А вещи свои перечитываете?
- Иногда перечитываю. Но из написанного больше всего мне нравится "Москва - Петушки". Читаю и смеюсь, как дитя. Сегодня, пожалуй, так написать не смог бы. Тогда на меня нахлынуло. Я писал эту повесть пять недель.
- Пьеса "Вальпургиева ночь" тоже об алкоголиках и тоже написана в очень короткий срок. Снова нахлынуло?
- Это было так. Ко мне как-то приехали знакомые с бутылью спирта. Главным образом для того, чтобы опознать: что это за спирт? Говорят: "Давай-ка Ерофеев, разберись". После "Петушков" я слыву большим специалистом. А метиловый спирт и обычный, должен сказать, на вкус почти одинаковы. Ну, думаю, ценят, собаки, свою жизнь в отличие от моей. Чутьем, очень задним, я понял, что спирт хороший. Выпил рюмку - они смотрят, как я буду окочуриваться. Говорю: налейте-ка вторую. И ее опрокинул. Всматриваются в меня внимательно и хотя трясутся от нетерпения - ни-ни, не прикасаются. Вот такой дурацкий рационализм. С той поры он стал мне ненавистен.
А как-то ночью, когда моя бессонница меня томила, я подумал об этом, и возникла идея пьесы. Реализовал ее в один месяц. Теперь уже и в театре идет. Только зачем им нужно было еврейскую тему убирать, не знаю. А вот несколько фраз типа "евреи очень любят выпить за спиной у арабских народов..." оставили.
Мне как-то пришлось быть главой президиума в Доме культуры "Красный текстильщик" на вечере, где Саша Соколов читал свою прозу. Посадили меня в центре длинного стола, как генерала на свадьбе. Слева от меня - Саша Соколов, справа - черносотенный священник (уж поверьте мне, я знаю, что говорю). А в зале - представители "Памяти". Я ведь и не сразу понял, что это за публика. И как по разыгрываемому спектаклю, подходит под конец вечера к моему священнику другой, из зала, и говорит: "Давайте встанем и споем "Вечная память", люди требуют". И все встали и начали петь. Знамена появились, хоругви. А зал - в три раза больше, чем в театре на Малой Бронной.
Очень мне не по нутру подобные спектакли, и, будучи человеком неучтивым, я повернулся и бочком-бочком за кулису. Потом вижу, Саша Соколов ускользает в противоположную кулису.
Два чувства я испытал - отвращения к зрелищу, происходящему в зале, и приязнь к Саше.
- В журнале "Театр", где опубликована ваша пьеса, есть также небольшое интервью, в нем приведены следующие слова: "С языком просто - мой антиязык от антижизни". У Вольфганга Казака же можно прочитать, что размышления героя повести "Москва - Петушки" излагаются "необычным, приподнятым языком с примесью литературных аллюзий". Что вы думаете по этому поводу?
- Что касается "Театра", то ничего подобного я не произносил. Зачем приписывать совсем не свойственные мне фразы? И потом, что они все ищут антиязык, аллегории, аллюзии... Неужели нельзя выражаться по-человечески? Когда мы им напомним, что есть просто хороший русский язык? А самое главное не в том, что стиль их неправилен - неправильна их победоносность!
В одной из недавно опубликованных статей о писателе Венедикте Ерофееве есть такие слова: он "сказал о России точнее, глубже, с большой любовью, поэзией, жалостью, чем кто бы то ни был из пишущих в наши дни". И сегодня судьба его уже известна. Правда, сам он мрачно шутит: "В 1986 году радиостанция "Немецкая волна" в одной из передач сообщила, что "скончался русский писатель Венедикт Ерофеев". Тогда я взял зеркальце и подышал на него. Действительно, ничего. Я подумал и сказал: "Если меня приговорят к повешению и приведут приговор в исполнение, я через час встану и пойду дальше". Как говорил герой "Петушков": "Во всей земле... во всей земле, от самой Москвы и до самых Петушков - нет ничего такого, что было бы для меня слишком многим".
"Московские новости". 1989. No 50, 10 дек. С. 13
Беседу вел Игорь Болычев
"Умру, но никогда не пойму..."
В 1970 году в количестве двух экземпляров на машинке вышла в свет повесть 30-летнего Венедикта Ерофеева "Москва - Петушки". Прочла ее "вся Москва", а затем и провинция, близкая и далекая. Автора признали и полюбили без всяких подсказок литературной критики.
А ведь повесть не очень-то льстила. Мрачная картина упадка и самоистребления общества вырисовывалась из блистательного игрового текста, какого давно не видел истосковавшийся по искусству слова читатель.
Сейчас Венедикт Ерофеев обременен славой, хотя жизнь его далека от того, что именуется "процветанием". Он перенес тяжелую операцию, благодарное отечество отвалило ему 26 рублей пенсии по инвалидности. Его пьеса "Вальпургиева ночь, или Шаги Командора" идет в театре, эссе "Розанов глазами эксцентрика" опубликовано в альманахе "Зеркала", а повесть "Москва - Петушки" напечатана уже дважды - в журнале "Трезвость и культура" и в альманахе "Весть". Писатель любим литературными друзьями, его одолевают интервьюеры из-за границы, представители отечественной прессы, почитатели, посетители...
Но давайте от "счастливого конца" вернемся к началу. Если кого-то шокирует необычность суждений автора "Москвы - Петушков", тот волен искать в литературе и в жизни другие ориентиры.