— Только это и означает. Я читаю, мысленно отвечаю на написанное, переворачиваю страницу и вдруг нахожу там ответ на мой вопрос. Так я читала Мамардашвили, Юнга. Недавно так прочитала сборник стихов Вениамина Блаженного. Жил в Минске 80-летний старец, и вдруг как бы находишь в ящике письмо от него. Мне принесли книжку стихов Игоря Чиннова — какая там цельность, какой путь, какая последовательность! А вообще в этом году я все время читаю Пушкина, потому что преподаю его детям в студии.
— И Пушкина читаете тоже как лично к вам обращенное?
— Мало того, что он мне пишет. Он — является. Еду в метро, входит пьяный старик, садится рядом, говорит: "Хочешь стихи почитаю?" — Я говорю: "Хочу". И он мне читает "Полтаву". Практически всю. Мы едем пять остановок. Читает классно, по-настоящему, как нужно. Красивый поставленный голос. Потом вдруг остановился. Я говорю: "Еще". Он говорит: "А иди ты на.! Ты, дура, все равно ничего не понимаешь, дерьмо цыплячье иерусалимское!" И заснул у меня на плече. И я поняла, что это — Пушкин. Он воплотился в этого мужика. Для того, чтобы сказать мне, что я ничего не понимаю. Так что с Пушкиным у нас все нормально. "
Урок у детей: "Если тело — автомобиль, то душа —.?"
Дети отвечают: "шофер", "мотор", "бензин".
Лиза отвечает: "тормоза".
"Поэзия — не образ жизни, не стиль, не метод.
Стихотворение — система координат, но не оно в нее вписано, а она — в него".
"Если бы мне дали вторую жизнь, я была бы балериной. Третью — модницей. А четвертую — опять балериной".
Разговор с пятилетней Наташей. "Мам, за что ты меня любишь?" Говорю: "Просто так. Ни за что". Она мне: "Я бы на твоем месте сказала: за все".
Матвеич, мой папа, дернув меня за цепочку с крестиком: "А если твой следующий муж будет каким-нибудь футуристом, что ты будешь носить вместо крестика?"
В студии с детьми. "Кого вдохновляет муза трагедии?"
Москва. Декабрь 1999 года.
“ВЫРАЖАЕТСЯ СИЛЬНО РОССИЙСКИЙ НАРОД!”
Тема этой анкеты выросла прямо из редакционных будней. Уважаемые авторы — и поэты, и прозаики — борются за возможность использовать в творчестве любую — без каких-либо ограничений — лексику как свое невесть кем попираемое конституционное право, а не менее уважаемые читатели предъявляют нам по этому поводу вполне обоснованные претензии (“почему мы должны за свои деньги…”). Вот мы и решили обратиться к некоторым литераторам и одному примкнувшему к ним режиссеру со следующими наболевшими вопросами:
1. Как лично вы относитесь к употреблению в искусстве так называемой ненормативной лексики?
2. Актуально ли сегодня, с вашей точки зрения, деление лексики на цензурную (нормативную, литературную) и нецензурную (ненормативную, обсценную)? Если, как считают некоторые, такое деление себя изжило, то является ли это прогрессивным движением от принуждения к свободе или процессом разложения, действительного кризиса в обществе и культуре?
3. Не считаете ли вы, что в перспективе все лексические слои современной речи переплавятся в единое (не табуированное) целое, так что новые поколения уже не будут обращать внимания на то, что когда-то шокировало, раздражало или огорчало их отцов и дедов?