З.К.: Знаете, сколько таких людей, как правило пенсионеров, я встречала в архивах?
Рав: Знаю. Всему свое время. Помню, я был совсем пацаном, когда была жива моя бабушка. Интереснейшую судьбу прожила она. Я мог бы с ней тогда разговаривать часами, столько всего узнать. Но тогда это меня не интересовало. А теперь ее уже нет. Так уж оно устроено. То, что в двадцать лет горит, требует тебя безотлагательно, со временем как-то тускнеет, теряет значение, забывается. Человек идет копаться в своих корнях, ищет, где бывали, что делали такой-то прадед и такая-то бабка, а находит себя. Из глубины.
З.К.: Выходит, старые люди знают об этом возвращении заранее и потому стараются воспитать в молодых чувство причастности. А дети и внуки сопротивляются.
Рав: Нет. Это заложено и в молодых. Я задаюсь вопросом: вот передо мною 25-летний человек, вот его родители. Где же фамильное сходство? Его нет. Или оно почти неуловимо. Но проходят годы, и сходство становится настолько разительным, что невозможно скрыть изумление – откуда оно взялось?
Когда-то давно я сказал об этом одному молодому человеку. Он посмеялся и ничего не ответил. Он просто взял и ушел из дому. Оставил родительский кров на 23 года. Когда он вернулся, мы встретились вновь. «Ты только посмотри на моего отца, – сказал он мне. – Все черты, которые некогда раздражали меня в нем, сегодня я нахожу в себе». Теперь бы я сформулировал это так: генотип сильнее фенотипа.
Как-то спросили младенца, что такое жизнь? «Детский сад, – ответило дитя. И подумав: – школа, работа, потом ты дедушка, потом говоришь на идише, потом умрешь».
Поэтому я против идеи «плавильного котла». Это решение проблем, но это плохое решение. Белый цвет состоит из семи разных цветов. Но только – чистых цветов. Если же цвета грязные, белого не получишь. Создание израильтянина, как и создание любой личности, требует долгих последовательных усилий. Лишь в процессе воспитания под воздействием многих этнических влияний возникнет объединенная община, культура которой будет богаче каждой из составляющих ее культур.
З.К.: Но где же взять мозги и память, чтобы это богатство вместить? Получается, что чем больше разных общин в Израиле и чем дальше от древности мы живем, тем больше знаний мы должны освоить, вширь и вглубь?!
Рав: Не волнуйтесь, старое либо обновляется, т.е. получает актуальное звучание, либо исчезает. Знаете, писатель был такой – Айзек Азимов. Вообще-то он Ицик. Он – родственник моей жены, она в девичестве звалась Азимова. Да, так в воспоминаниях покойного писателя я прочел, что на уроках математики их учили запоминать названия монет разных стран и переводить достоинство одной монеты в другие. Этим нагружали детский ум. Сейчас, когда появились новые отрасли знания, компьютеры, например, эти упражнения забыты, зато детей мучают другим. Вне всякой оценки, хорошо это или плохо, я констатирую – это факт.
Баланс между старым и новым – вещь сложная. Когда моя бабушка было еще девочкой, у них помидоры не ели, их называли трефными яблоками. Сейчас это вызывает у нас улыбку.
Культура «плавильного котла» не может быть богатой, потому что отрезана от корней. Уравниловка зиждется на отречении от прежнего своеобразия, и когда она насаждается силой, как было в СССР, на место утраченной богатейшей культуре еврейства приходит посредственная советскость. Но если говорить о русских людях, им повезло: Сталин сохранил их национальную классику. Хуже было в Китае, где в годы «культурной революции» национальная классика была объявлена вне закона. Сожаления достойна ситуация у нас в Израиле (а я ведь коренной израильтянин, я родился в Иерусалиме) – наша интеллигенция не умеет читать памятники своей культуры.
И все же пока мы помним, кто и откуда пришел, пока в школах дети пишут домашнюю работу «Мои корни», есть надежда на возрождение интереса к своей этнической культуре, а значит – и на повышение общенационального культурного уровня.
И поют хасиды песню Шамиля…
Беседу с раввином вела Зоя Копельман (опубликовано в журнале "Отцы и дети", выпуск 34).
З.К.: Наша тема – музыка. Изучая историю еврейской молитвы в Еврейском университете, я столкнулась с таким мнением, будто музыка появилась в синагоге относительно поздно и была своего рода уступкой малообразованным слоям еврейской общины. Дескать, понять смысл и красоту высокой литургической поэзии им трудно, а насладиться мелодией – легко. Что Вы скажете по этому поводу?