Библиотекарь следил за направлением моих книжных штудий со все возрастающей настороженностью. В среднем классе индийского общества довольно распространено проявление умеренного интереса к духовности, но когда интерес начинает перерастать в наваждение, внутренние «тормоза» отказывают. Благонамеренный библиотекарь, очевидно, решил, что я отношусь к религии слишком серьезно и могу закончить так же, как мой дядя. Многие семьи горевали, когда их молодые родственники уходили из дома, становясь садху и отправляясь странствовать по Гималаям. Библиотекарь из самых лучших побуждений не дал мне этой книги. Позже он отправился к моей матери, чтобы предупредить ее о моем нездоровом (с его точки зрения) интересе к мистицизму. Мама не прислушалась к его предупреждениям. В центре ее собственной жизни находилась садхана, поэтому она была рада, что сын проявляет сходные наклонности.
Гуру моей матери очень симпатизировал мне. Он рекомендовал мне читать определенные книги и часто давал духовные советы. У гуру был земельный участок и целое стадо коров, так что в то время, когда он не был занят духовным наставничеством, ему приходилось заботиться о хозяйстве. Однажды он удивил маму, сказав: «Отдай мне твоего сына. Я сделаю его своим наследником и духовным преемником. После смерти вся моя собственность перейдет к нему. Я буду также заботиться о его духовном развитии, но все это — при одном условии: он не должен жениться, должен оставаться брах-мачари. Если он захочет и ты согласишься, я полностью возьму на себя всю заботу о нем».
Мама очень уважала этого человека, но была слишком привязана ко мне, чтобы согласиться на его предложение. Что касается меня, то я тоже относился к этому гуру с большим уважением. Если бы моя мать согласилась, я бы с радостью пошел к нему.
Примерно в это же время мать хотела отвести меня к другому свами, чтобы я получил от него особые духовные советы. Эта идея мне не понравилась. Я сказал: «Если ты отведешь меня к нему, я сначала проверю, действительно ли он победил все страсти. Как только мы придем, я сразу же влеплю ему пощечину. Если он рассердится, значит, не может владеть собой. Если же он останется спокойным, тогда я буду его слушать и выполню все его указания». Мама знала, что я вполне способен на такое. Не желая, чтобы моя непочтительность породила проблемы, она отказалась от своей задумки.
Однажды (тогда мне было лет пятнадцать) я зашел в дом друга во время праздника Холи. Его мать угостила меня пакорами, приготовленными для торжества. Я с удовольствием съел две. Они были очень вкусными, и я попросил еще. К моему удивлению, она отказала. Я видел, что она приготовила очень много пакор и что собирается наделать их еще больше; мне было непонятно, почему она отказывается дать еще парочку. Только потом я понял, что она положила в пакоры бханг и не хотела, чтобы я получил избыточную дозу этого наркотика. В те дни во время праздников листья бханга добавляли в пищу сплошь и рядом. Например, на свадьбе бханг делал людей очень веселыми и разжигал у них аппетит. Свадьба — замечательный повод для обжорства.
После бханга гости чувствуют волчий голод и могут полноценно участвовать в празднестве чревоугодия.
Я пришел домой и сел ужинать. Моя мать готовила чапати. Я не наелся, хотя съел все, что она приготовила, поэтому попросил добавки. Она сделала еще несколько лепешек, но и они не утолили мой голод. Я ел их по мере приготовления и не мог остановиться, пока не поглотил штук двадцать. Тут мама поняла, что случилось. Она засмеялась и сказала: «Ты ел бханг, да? Кто накормил тебя бхангом?» Я рассказал ей о пакорах, и она опять засмеялась. А я начал понимать, почему мать друга ограничила меня двумя пакорами. Они не только возбудили мой аппетит, но и слегка опьянили меня.
В ту ночь мы все спали в одной комнате. Около полуночи я встал с постели, сел в падмасану и громко произнес: «Ты не мой отец! Ты не моя мать!» Затем я погрузился в глубокую медитацию. Родители проснулись, но мое поведение их не встревожило; они просто удивились, что съеденный бханг все еще действует на меня.
Я просидел с закрытыми глазами часов до трех ночи, когда родители вновь проснулись от странных незнакомых звуков, исходивших из моих уст. Они старались разбудить меня, но глубокая медитация и не собиралась прерываться. Мать, решив, что я брежу, потребовала от отца, чтобы тот отправился на поиски врача. Задание не из легких — если учесть, что все происходило среди ночи, после праздника. Тем не менее в конце концов лекарь был приведен.
Врач тщательно осматривал меня, а родители ждали в беспокойстве. Я сознавал, что делает врач, слышал реплики взволнованной матери, но не мог выйти из медитативного состояния и начать вести себя как все люди. Потом врач огласил заключение, к которому пришел. «Поздравляю! — сказал он моим родителям. — У вас очень хороший сын, просто замечательный парень. В его организме нет никаких отклонений от нормы. Он просто погрузился в глубокую медитацию. Через некоторое время он естественным образом выйдет из нее и будет совершенно нормальным».
Я находился в этом состоянии всю ночь и весь следующий день. Днем я продолжал издавать странные звуки, которые никто не понимал — до тех пор, пока в дом не зашел местный пандит. Он прислушался к моим словам, вышел во двор и объявил: «Мальчик произносит санскритские фразы из Яджурведы. Где он ее изучал?»
Может быть, я изучал Яджурведу в прошлой жизни, а в то время я знал пенджаби (свой родной язык), урду (язык местных мусульман) и немного персидский. Я не знал санскрита и никогда не слышал о Яджурведе. Очевидно, бханг активизировал ту часть памяти, в которой хранятся знания из прошлых жизней. Как и предсказал врач, я в конце концов вернулся в нормальное — без знания санскрита и Веды — состояние и снова стал жить как прежде.
Следующее необычное переживание настигло меня лет в шестнадцать. Я учился в школе имени Свами Даянанды, основавшего в XIX веке индуистское реформаторское движение Арья самадж (которое и опекало школу). Собственно, это был интернат, и я спал в общей спальне с другими ребятами. Было заведено каждое утро садиться во дворе полукругом и слушать молитву, которая всегда заканчивалась словами Ом шанти шанти («Ом, мир, мир»). Затем на флагшток поднималось знамя с изображенным на нем символом ОМ. Мы все вскакивали и восклицали: «Слава дхарме! Слава Матери-Индии! Слава Свами Даянанде!»
Однажды утром по окончании молитвы слова Ом шанти шанти вызвали оцепенение моего тела. Меня парализовало точно так же, как в восьмилетнем возрасте, когда в Лахоре мне предложили манговый напиток. Внутренне меня переполнял неописуемый покой и счастье. Я осознавал все, что происходит вокруг меня, но был неспособен даже пошевелить пальцем, не мог никак реагировать на внешние раздражители. Остальные мальчишки вскочили и салютовали знамени, я же остался сидеть парализованным.
Когда учитель, ответственный за молитву, увидел меня сидящим, он подумал, что мне просто лень встать или что я так проявляю свою непочтительность. Он внес мое имя в список тех, кого должен наказать директор школы. Это означало, что следующим утром мне предстояло пойти к директору, который высечет меня. Учитель ушел, так и не узнав об истинной причине моей неподвижности. Тем временем соученики начали надо мной смеяться. Когда они поняли, что я не могу отвечать на их насмешки, они решили инсценировать похороны. Ребята меня подняли, положили, как труп, себе на плечи и начали изображать похоронную процессию, направляющуюся к месту кремации. Я стал участником их игры, так как просто не мог возразить или сопротивляться. Натешившись вдоволь, они занесли меня в помещение и бросили на кровать. Так я пролежал весь остаток дня — парализованный, но исполненный покоя и счастья.