— Как же я сразу не догадалась, что эта женщина появилась в моей жизни не просто так?
Вопрос был риторический, но Кузнецов выявил желание ответить:
— Рита, твоя ошибка в том, что ты всегда смотришь на событие, но не уделяешь внимание действующим лицам.
— Разве?
— Конечно, ты ищешь улики, но не замечаешь следы. Ты зациклилась на аварии, фальшивых деньгах, визитной карточке. Тебе хотелось других преступников, ты не стала обращать внимание на людей с больным ребенком.
— Да, послал бог родственников. А я так мечтала их найти.
— Вот и живи теперь с этим — протянула Марьяша. Пока Гаврилов говорил, она не отводила от него взгляда, хотела испепелить. Он выплеснул на неё столько грязи, что она должна была встряхнуться как мокрая собака и уйти в конуру вылизываться. С каждым словом понимала, что выкрутиться не получится. Он глубоко и надолго садил её в тюрьму. Одно радовало, сидеть они будут в соседних камерах. Постепенно злость и ненависть сменились усталостью. Из последних сил она уперто вредничала, хотела уколоть больнее. — Тебе отцовские деньги камнем будут.
— Причем здесь деньги? Я о людях думала. О родственниках. Почему хотели убить мою бабушку?
— Чтобы ей ничего не досталось после твоей смерти.
— Лизу тоже такая участь ждала? Вам её не жалко?
Она усмехнулась.
— Я никого не жалею. Жалость — это чувство слабаков. В этом мире нельзя быть слабаком. Нужно думать только за себя.
— Ампутированная совесть — прокомментировал Кузнецов. У него было достаточно информации, но он любил вести беседы, поэтому переключился на Марьяну. — Вы подтверждаете слова Гаврилова Ивана Аркадьевича?
— Разве это имеет значение?
— Конечно, имеет, если это чистосердечное признание. Суд всё учтёт.
Когда речь заходила о выгоде, Марьяна принимала решения быстро. Заговорила:
— Отец он… он… Я люблю жить праздно. Но тусклых дней оказалось слишком много. Я боялась, что они бесконечны. Отец мог бы мне это устроить. Так же как и обратное.
— Праздный мозг — обиталище для чертовских идей — пробубнил Гаврилов.
— Я талант! — выкрикнула она ему, но посмотрела на остальных и сбавила обороты. — Мне нужны были деньги. А вся эта гуманитарная ерунда мне чужда. Работать я не умею и не хочу. Этот — она кивнула на Ивана — кстати, тоже ничего не умеет и не хочет. Всю жизнь на моей шее сидит.
— Прям уж и на твоей — поправил Гаврилов.
— Помолчите — мягко приказал Кузнецов — у вас была возможность говорить. Продолжайте.
— Дом для меня был клеткой, а родительская опека — острыми ножницами — обрезала крылья. А мне нужна была свобода.
— И высоко ты от них улетела? — снова спросил Иван. Многие идеи и желания Марьяши ему были непонятны. Иногда он пытался её переубедить, но трудно спорить с человеком, который оплачивает банкет, он зависел от неё полностью. Чаще его всё устраивало.
— Не высоко, а далеко.
— Разве это полет свободы? Умные птицы не улетают от кормушек. Скиталась по жизни, как перекати-поле.
— Отвянь — отмахнулась она от него. — Ты во всем виноват. Любила я тебя как дура.
— Вот-вот. И я на тебя ставку делал. И фантазия работает, и бизнес-идеи возникают, но дальше идей дело не доходит. Так и не смогла ничего добиться.
— Правильно отец говорил. Он видел, какой ты гнилой внутри. Запрещал мне с тобой жить. А я взбрыкнула. И в тот раз мы из-за тебя ругались. И он помер из-за тебя. Если бы ты не захотел тот спортивный клуб.
Кузнецов просеивал из разговора самое главное, быстро спросил:
— Какой спортивный клуб?
— Мы недавно узнали, что отец открыл новую ветку бизнеса — спортивный клуб. Ну то у него все магазины и рестораны. Ими управлять сложно. А здесь большого ума не надо. Тренажеры стоят, тренеры толстяков обхаживают, ракетки по всему периметру теннисного корта висят, мячики в корзиночках. Все готово. И люди толпами заваливают за здоровым образом. Тебе только денежки брать. Каждый вечер кассу подчищать. Вот мы узнали и поехали к бате. Ваня за воротами остался, а я в дом. Няня Лизку на прогулку повезла. Пришла значит, он усмехается, что, говорит, деньги закончились?
Она посмотрела в окно. На улице было совсем темно, и в стекле отражалась она сама. Жалкая. Уставшая от злости женщина.
— Ненавижу, когда он меня деньгами попрекал. А у него деньги всегда на первом месте были. — Она отвернулась от отражения. — В общем, попросила я, чтоб он клуб на меня переписал, ну или хотя бы начальницей сделал. На что он так с издевкой говорит, что начальников у него везде хватает, и они с мозгами, их учить не надо, только контролировать. И знаете, сначала он надомной издевался, это нормально, потом мы стали кричать друг на друга, это тоже естественное дело, а потом он так успокоился, обмяк как будто и сказал: «Что ж за жизнь такая? Дочка такая, что и наследства ей оставлять не хочу. А потому что мужик у неё — дрянь. Ведь не для себя она старается. Сама картинки малевать будет, а клуб Ваньке отдаст». Ну я снова взорвалась. Чего он мой выбор не принимает. Ну я ему и ляпни, что все равно потом всё унаследую, дело времени. А он мне говорит, что завещание уже составил и в нем меня нет. Я офигела. А потом ему сказала… в глаза смотрела и сказала, что всех наследователей убью! И он понял, что я не вру. А я ведь не врала, а, когда узнала, кому он все оставляет, обезумела. Я так орала. Все ему высказала и мать, и Лёшку, и почему я такая. Он во всех бедах виноват. Со своим уродливым тираническим характером. — Она хмыкнула. — Он впервые в жизни меня услышал и понял. Понял, что все из-за него… покраснел… задыхаться стал… хрипел… за сердце хватался… и умер.