— Привет, — у ворот откуда ни возьмись нарисовалась красивая блондинка в обтягивающих скинни, держа на руках тощего дрожащего той-терьера. Стрельнув взглядом по моему прикиду, и особенно по клетчатой сумке, девица извлекла из кармана ключ. — А ты к кому?
— К Малиновскому. Бо…Богдану, — получилось жалко, но я действительно растерялась.
— А, понятно, — безразлично тянет она и, прислонив ключ к таблетке современного домофона, кивает внутрь огороженного двора. — Ну пойдём.
Подхватываю за ручки тяжеленную сумку и протискиваюсь следом, чувствуя себя ужасно неловко.
Поступь незнакомки лёгкая, буквально летящая, белоснежные кроссовки искрятся на вечернем солнце, как и завязанные в высокий хвост выбеленные волосы.
— Это из новой коллекции Луи? — обернулась она, и я вспыхнула:
— Что?
— Сумка.
— А, это… ну да, — согласно киваю, и в глазах мисс совершенство появляется к моей персоне что-то похожее на интерес.
— Я вон в том коттедже живу, заходи, поботаем. Пока, — опустив на мягкий газон сопротивляющуюся собачку, соседка манерно идёт по выложенной гравием тропинке.
В этот момент я как никогда ощущаю острую нехватку Цветковой. И как я тут буду без неё в обществе этих рафинированных снобов?
С каждой минутой затея нравится мне всё меньше и меньше, но три миллмона, от которых меня отделяют какие-то несчастные тридцать дней, не позволяют сдаться и опустить руки.
Да и к тому же штамп уже стоит, поздно раскаиваться в содеянном, остаётся только стойко пожинать плоды совершенной авантюры.
Дотащив свою “Луи” ивановского разлива до коттеджа Малиновского, уверенно давлю на дверной звонок и жду хоть каких-то признаков жизни. Блондинка так же стоит у двери, но через два дома, и смотрит на меня с нескрываемым любопытством.
Наконец-то щёлкает замок и в проёме нарисовывается сонный Малиновский. Хмуро щурясь, убирает с лица взлохмаченную чёлку и обнимает предплечья руками, словно ёжась от холода.
— А что, уже семь, что ли?
— Комнату мою показывай, — опустив приветствие, бесцеремонно толкаю его плечом и смело шагаю внутрь дома.
— Офигеть, только ведь лёг, — он шумно зевает и захлопывает дверь ногой. Только сейчас я замечаю, что он без футболки, а серые тренировочные штаны низко болтаются на бёдрах. На плече какая-то закорючка-татуировка, рельефная грудь блестит — ни единого волоска.
Фу, неужели восковая эпиляция?
— Это, у меня тут слегка не прибрано…
— Я вижу, — бегло осматриваю убранство гостиной: белый кожаный диван, хром, яркие репродукции на стенах. На низком журнальном столике пустая бутылка, рассыпанная соль и засохшие корки лайма. На каминной полке серебрится слой пыли.
— К нам по вторникам и субботам приходит уборщица, сегодня четверг, так что не стесняйся, кладовка со швабрами и прочей мутью на втором этаже, — он чешет затылок и глупо улыбается.
— Ты предлагаешь мне это всё убрать?
— Если хочешь, я тебе помогу.
— Ты мне поможешь? — ужасаюсь от его наглости. — Извини, но я горничной к тебе не нанималась. Так где комната моя?
— Там, — кивает он наверх и плетётся по винтовой лестнице, заставляя меня тащиться следом. — Клёвая сумка.
— Это Луи.
— Я так и понял, — подойдя к распахнутой двери, он в приглашающем жесте вытягивает обе руки: — Прошу. Велком ту ми хаус.
Шагаю внутрь залитой солнечным светом спальни и первое, что вижу, это огромная — просто гигантская кровать застеленная белоснежным постельным бельём. Одна подушка валяется на полу, край другой торчит из-под перекрученного одеяла. На мягком кресле-груше валяются брюки и вывернутый наизнанку пиджак. На стене электрогитара, на подоконнике большой кальян.
— Ты хочешь сказать, что это…
— Ага, это моя комната, — он снова глупо улыбается и опускается на край кровати. — Ну а как ты хотела, лапуль, — мы же теперь муж и жена.
— Малиновский, это не смешно! — я очень надеюсь, что нотки паники в моём голосе отлично перекрывает бурлящая ярость. — В нашем уговоре не было пункта о том, что нам придётся делить одну постель.
— Я знал, что ты заартачишься, поэтому на кровати будет спать кто-то один.
— А где будешь спать ты?
— Вообще-то, я имел в виду, что здесь буду спать я. А ты, — красноречиво указывет движением бровей на крошечную софу. — Или если хочешь… — переводит взгляд на постель. — Но учти — мои руки живут во сне свой жизнью, я за них не отвечаю. И не только руки, кстати…