Когда ее муж приходит домой и рассказывает обо всем, чем он занимался, кто что кому сказал, она снисходительна: у него нет коллег, которым он мог бы доверять; его нужно слушать; она дает ему выговориться, пока он не облегчит душу до конца. Только после этого он спрашивает о детях и о ней. Она многое терпит, потому что он отличный отец и муж, дома с ним всегда комфортно. «Я более избирательна в том, что рассказывать о своей работе. Каждый день нужно что-то делать, интересоваться проблемами мужа, участвовать в его профессиональной жизни, узнавать, что он думает. Надо прилагать усилия, дарить ласку, быть любезными с окружающими, если не хочешь их потерять. Иначе это как стоять на краю обрыва».
Колетт не боится и своего профсоюза. Когда он организовал забастовку, она к ней не присоединилась. Они хотят повышения зарплаты для всех, но она против того, чтобы чиновники получали одинаковую зарплату независимо от того, хорошо или не очень они работают. «Это плохой способ завоевать уважение публики». Она готова бороться за ее подчиненных, чьи зарплаты смехотворно низки, но не желает, чтобы своими полномочиями злоупотребляли чиновники, которых нельзя уволить, пока они «не ограбят кассу или не убьют своего начальника». Забастовка с целью повышения зарплаты для себя кажется неправильной, пока существует столько неравенства.
Нет, единственное, чего по-настоящему боится налоговый инспектор, так это одиночества. «Одиночество – худшее из страданий. Я не могу жить одна. Если муж и дети в отъезде и я дома одна, я теряю ориентацию. Я не могу воспользоваться возможностью сходить куда-то самой. Одиночество очень пугает меня. Я никогда не страдала от этого, но всегда думала о нем. У меня две сестры. Я вышла замуж очень рано, вокруг меня всегда были люди. Худшее из наказаний – остаться одной». Это убеждение – основа ее жизни. Неслучайно она живет в центре города, так что ее друзья и друзья ее детей могут заглянуть в любое время и она никогда не бывает одна.
Достижения Колетт тем более примечательны, что практически никому из ее подруг не удалось наладить такую стабильную семейную жизнь, как у нее. Одну бросил муж. Вторая родила ребенка от иностранца, проживающего в другой стране. Третья преуспела в своей работе, но ее мучило одиночество, и она уговорила мужчину жениться на ней и завести ребенка, а затем вызвала полицию, чтобы выгнать его, потому что он стал поднимать на нее руку: «Ее жизнь разрушил страх одиночества».
Страх одиночества подобен якорю и цепи, сдерживающим честолюбие. Это такое же препятствие на пути к полноценной жизни, как преследование, дискриминация и бедность. Пока цепь не разорвется, свобода для многих останется кошмаром.
История одиночества – это не просто история тирании, и она показывает, что одиночество не неизбежность. Боится ли человек быть физически одиноким – когда некому подать руку помощи, не слышен ничей голос, кроме ветра, – или быть социально одиноким, незаметным в толпе, игнорируемым, нелюбимым, – или быть духовно одиноким, нормально разговаривая, но чувствуя, что его никто не понимает, – иллюстрацией трудностей, вызванных одиночеством, может стать один миф.
История, которую нам обычно рассказывают, такова: вначале все жили дружно в одной семье или племени, люди даже не знали, что такое одиночество, никогда не мыслили себя отдельными личностями. Потом вдруг недавно общность рассыпалась. Теперь мир охватила эпидемия одиночества, идущего рука об руку с процветанием, и чем вы успешнее, тем выше вероятность того, что вы будете страдать от него; и деньги вам не помогут.
Феминистки были последней группой, которой мешало одиночество. Мысль Симоны де Бовуар о том, что работа – лучшая защита, чем семья, оказалась ошибочной. Даже она, утверждавшая, что «самодостаточна», обнаружила, что ей нужен кто-то, кто помог бы ей «наслаждаться самой собой». Даже она «влюбилась и потеряла голову»; даже она чувствовала себя одинокой, когда Сартр в последние годы своей жизни впал в безумие. Все движения за свободу прекращаются у стены одиночества.