Он принадлежал к секте захиритов, которая пыталась упростить ислам для понимания. Главный поэт куртуазной любви в Багдаде Ибн Дауд (ум. в 909 г.), автор эротической антологии «Книга цветка», был сыном основателя этой секты – Дауда Исфаханского. Другой захирит, Ибн Араби (1165–1240), родившийся в Испании, один из самых влиятельных мусульманских мыслителей, говорил, что сам он находился под сильным влиянием нескольких замечательных женщин. В «Толкователе желаний» он раскрыл, к чему может привести понимание женщин, полученное через любовь.
Итак, вот пять совершенно разных видов страстной любви, возникших за сравнительно короткое время только в одной части мира. Сексуальное желание, эмоции, фантазии и все, что называется инстинктом, несомненно, можно объединить тысячей других способов. И когда любовь хотя бы на мгновение вознаграждается еще более неуловимым ощущением – уверенностью в себе, она становится не просто личной тайной, но и общественной силой.
Игривость, с которой все началось, ведет дальше простого смеха. Играть – значит давать себе временную свободу от долга и обязательств, добровольно идти на риск и волноваться оттого, что не знаешь исхода. «Притворство» – это осознанный восторг от альтернативных возможностей и признание того факта, что никакая победа не бывает окончательной. Случайно ли то, что глагол win («побеждать») происходит от индоевропейского корня wen, означающего «желать», а глагол lose («терять») – от корня los, означающего «освобождение»? Может ли игра в победу и поражение стать обучением свободе? Испанское слово «победить» (ganar) происходит от готского ganan («жаждать»), а perder («потерять») – от латинского perdere, что первоначально означало «отдавать полностью». Утонченный любовник, не желавший обладать своим идеалом и игравший в поддавки, обнаружил, что, хотя цель бизнеса и войн прозаична – завладеть чем-то, в любви важнее всего игра. Желание играть – одно из условий творчества. Любовь не только не отвлекает от творчества, но и является его ответвлением.
Во всех пяти историях где-то есть незнакомец, что неудивительно, ведь любовь всегда возникает к чему-то странному, уникальному, к тому, кто не похож ни на кого другого, но затем превращается из пугающего в знакомое. В прошлом влюбленные, вероятно, больше всего боялись одиночества, но теперь еще сильнее тревожит ограничение отношений статичными рамками. Жажда новых впечатлений, неизведанного, незнакомого сильнее, чем когда-либо. Так что для создания крепкой самодостаточной семьи уже мало объединить двух изгнанников. Творчество в более широком смысле – вот современное искушение. Увлечение чем-то странным, как и игра, – это шаг к творчеству.
На протяжении большей части истории любовь считали угрозой стабильности личности и общества, поскольку стабильность обычно ценили выше свободы. Еще в 1950-е годы всего четверть обрученных пар в Америке заявляли, что влюблены по уши, а во Франции менее трети всех женщин утверждали, что пережили большую любовь. Сорок лет спустя половина француженок жаловались, что мужчины в их жизни недостаточно романтичны, и хотели, чтобы они хотя бы чаще говорили: «Я люблю тебя». Они сходятся во мнении, что любовные увлечения в современной жизни сложнее, чем в прошлом, но золотой век так и не наступил. В отчаянии многие из них говорят, что относятся к животным и спорту с большей страстью, чем к людям. В России на заре гласности даже среди молодоженов в списке из 18 причин для вступления в брак любовь занимала лишь пятое место. А это значит, что страсть – искусство, которым людям еще предстоит овладеть, а любовь – это незавершенная революция.
На протяжении примерно десяти веков в Европе в основном находили отражение два направления арабской любовной концепции – идеализация женщин и слияние душ влюбленных, – ни одно из которых не может удовлетворить желаний тех, кто стремится понять своих партнеров такими, какие они есть, и продолжать существовать как более-менее самостоятельная личность. Когда-то идеализация казалась рыцарским ответом на непостоянство привязанности, а союз был романтическим решением проблемы одиночества. В обоих случаях любовь служила лекарством, потому что мир переживал ипохондрическую фазу истории, когда доминировало чувство греха, или вины, или стыда, и вечные жалобы на то, что люди неадекватны, неспособны достичь божественного совершенства. Любовь помогала им не хуже и не лучше, чем другие народные средства. После всех этих экспериментов со страстью на протяжении веков она остается такой же эфемерной, а одиночество продолжает расширять границы своей империи.